Жёлтая линия
Шрифт:
Вошла невысокая девушка с темными волосами и челкой, почти закрывающей глаза. Заметив меня, она смутилась и невольно сделала шаг назад.
— Заходи, Лисса, — сказал Щербатин.
И тут я понял причину его смущенного вида. Я узнал эту девушку, хотя на ней теперь была обычная пролетарская роба бледно-сиреневого цвета.
— Официантка! — проговорил я.
— Она не официантка, она Лисса, — поправил меня Щербатин.
Он взял ее за руку и притянул к себе. Девушка стеснялась, она смотрела в пол и, похоже, не
— Ну, ты даешь, — с чувством сказал я. — И давно она у тебя?
— Так… не очень.
— А чего раньше не познакомил?
— Все как-то некогда было. Я про себя усмехнулся. “Некогда было”. Так бы и сказал, что стесняется.
— Ну, — сказал Щербатин, — а ты? Завел себе кого-нибудь?
— В каком смысле? Прислугу или подругу?
Щербатин натянуло рассмеялся.
— Для начала поговорим о прислуге.
— Нет. Тоже, знаешь ли, как-то некогда.
— Давай я тебе найду. Вот прямо сейчас, хочешь? Это нетрудно.
— Не надо. Я пока не хочу.
— Да почему? — искренне удивился он.
— Не знаю, — замялся я. — Не люблю, когда чужой человек копается в моих тряпках. Не хочу, чтоб он видел меня лохматого и неумытого по утрам. Вообще, никогда не любил показывать посторонним черновиков.
— Чудак ты, Беня! Чужому человеку за счастье покопаться в твоих тряпках.
Это хорошая работа. И вообще, приятно, — он кивнул на дверь. — Приходит в дом такое крохотное робкое чудо, перекладывает твои вещи маленькими ручонками, преданно смотрит на тебя…
— Щербатин, — я подозрительно покачал головой, — ты сюсюкаешь, как влюбленный студент.
— Ну, влюбляться в прислугу — это совсем дурной вкус, — туманно ответил он. — А ведь красивая у меня горничная, да?
— Красивая, — охотно признался я. — Даже рабочее тряпье ей к лицу.
— Это не простое тряпье, — подмигнул мне Щербатин. — Я специально заказал ей одежду — похожую на робу, но качественную, из хорошего материала.
— Надо же, какой ты заботливый хозяин.
— Просто хочу видеть людей красивыми.
— Где ты ее нашел? Подкараулил рядом с шоу-центром?
— Инфоканал, — улыбнулся он. — Всемирная информационная система знает все про всех. Ты, Беня, наверняка еще даже не прикоснулся к своему терминалу, верно?
— Не угадал. Нас учат этому на курсах. Только мне это пока ни к чему, разве что программы перед сном посмотреть.
— Это и я люблю, — сказал Щербатин. И вдруг просиял:
— Вот где мы найдем сведения об уходе за водавийской капустой! В канале!
— Думаешь, там есть?
— Там есть все, что угодно. Если капуста стоит в магазинах, значит, она как-то должна быть отмечена в информационном пространстве, осталось только найти… На какое слово будем искать?
— Водавия, — сказал я, пожав плечами.
— Правильно,
Я тем временем подсел к капусте и начал разглядывать все ее стебельки и листики, осторожно водя по ним пальцем. “Должно быть, — подумал я, — там и в самом деле какой-то наркотик. А ведь он будет нужен не только нам. Граждан, одетых в ивенкское тело, со временем станет больше. И все захотят капусты.
Может, заняться разведением? Или вьщелить основное вещество и создать новую пищевую добавку. Заработать на этом десятое хо-ло или пятнадцатое… Надо бы поделиться идеей со Щербатиным…”
— Беня, — позвал вдруг он, и меня поразило, как глухо и безжизненно прозвучал его голос.
Я подсел к терминалу. На экране шла программа, записанная на одной из оккупационных баз. Родные и привычные до мозга костей картины — проволочные заборы, пластиковые дома-времянки, вездеходы, серо-зеленые цивилизаторы, месящие грязь…
— Это выскочило на слово “Водавия”, — пояснил Щербатин.
Потом нам показали шахту — новую, на совесть отстроенную и оборудованную.
Повсюду машины — никаких ульдров с носилками. Затем мы увидели новую дорогу, площадку для реапланов, генераторный центр с расходящимися в разные стороны энерголучами. У Водавии был деловитый и достаточно мирный вид.
— Это программа для инвесторов, — сказал Щербатин. — Презентации белого угля прошли повсюду. Теперь правящая верхушка будет слать туда экспедиции, чтобы застолбить участочек для себя.
— Знаю, — сказал я, — как-никак, в Академии учусь.
И вдруг нам показали ивенкский город — большой, мы в свою бытность подобных не видели. Дома-муравейники, балконы, заросшие деревьями крыши. И антротанки, застывшие на всех углах.
— Можно узнать, когда отправляется первая экспедиция, — сказал Щербатин. — И не только первая.
— Хочешь слетать?
— Может, хочу, но не буду. Однозначно не буду.
Программа кончилась, но там были и другие записи. Мы смотрели, как Цивилизация пожирает Водавию, и не могли оторваться. Нам было больно это видеть, но мы смотрели. Так, наверно, люди глядят на пожар, в котором погибает их собственный дом. Смотреть больно, но и отвернуться невозможно.
— Чертовы ивенки, — пробормотал Щербатин.
— О чем ты?
— Они все знали. Они не ушли отсюда. — Он постучал себя по груди. — В этом туловище по-прежнему сидит ивенк, только зовут его Щерба. А в твоем — ивенк Беня. Неужели ты этого не понял?
Я промолчал. Щербатину не стоило произносить это вслух. Да, конечно, я давно подозревал, что не вполне принадлежу себе. И все мои депрессивные приступы лезли именно оттуда, из чужого сердца, которое мне пришлось носить. Но эта тема даже в мыслях была для меня табу. Я не мог открыто признаться, что делю свою личность с посторонним. Это была бы капитуляция.