Желтый металл
Шрифт:
— Эй, Фань! На что это ты сделала стойку? — спросил Лева.
Сегодня они были вдвоем: Анна Борисовна принимала своих больных во вторую смену.
2
На следующий вечер после обеда Фаня предложила брату:
— Пойдем пройдемся. Сегодня кончим с реконструкцией. — Им оставалось немногое.
Спускаясь по узкой, неудобной лестнице, они молчали. Во дворе сестра сказала:
— Проверено: золото. Шлих с приисков.
Они вышли на узкую, полную движения улицу, к комиссионному
Красота была какой-то врожденной потребностью Фани, что проявлялось во многом. Накрывает на стол, брат хочет помочь.
— Левка, не мешай!
Он не умеет: бахрома скатерти не так свесится, тарелки окажутся не на месте. Смешно! Стул и тот нужно «поставить». Книга должна поместиться в шкафу или на полке именно так и не иначе.
Иногда шутя, а порой и серьезно мать сопротивлялась слишком назойливой «эстетической тирании», потом уступала дочери, и в маленькой квартирке Кацманов ничего нельзя было переместить без Фани.
На полке, сзади продавца, очень долго стояла бронзовая группа. Старинная французская, чудной работы. Наверное, гениальный и безвольный скульптор из «Кузины Бетты» Бальзака умел делать такие. Две женщины держат нарцисс, в чашечку которого, конечно, позднее пристроили электрическую лампочку. Когда вещь исчезла, Фаня очень огорчилась.
Порой, если не удавалось рассмотреть цену на ярлыке, девушка спрашивала. Лева стеснялся.
— Зачем? Ведь мы не будем покупать.
— Посмотришь, какие у меня будут красивые вещи, когда я начну зарабатывать сама! У меня в комнате все будет только красивое. И буду спрашивать, ничего особенного. Продавцу не трудно ответить.
Сегодня, зимним вечером, в туманной дали за стеклом витрины казались какими-то неестественными, не живыми и вещи и профиль продавца.
Продавец, старый, бывалый человек, знал в своей жизни много произведений большого искусства. Он любил настоящие вещи и понимал в них толк. Его тянуло к молодой красивой девушке, которая, он отлично знал, не может ничего купить. Старый бездетный холостяк. В его чувстве к незнакомой девушке было что-то отцовское. Он и в молодости был не навязчив. Будь Диана, как он поэтично-старомодно звал для себя девушку, чуть посмелее, он рассказал бы ей так много замечательных историй о прекрасных вещах, которые он видел и любил когда-то, любит и сейчас. И только. Больше ему ничего не нужно.
Краем глаза он заметил девушку. Сегодня он осмелится. Он расскажет Диане о «Кохиноре — горе Света», о «Санси», об «Орлове» и «Полярной Звезде», и о самом крупном алмазе в мире — три тысячи тридцать пять каратов! — совсем недавно, в 1905 году, найденном в Африке. Э, камни не старятся, как люди! Расскажет о чудесной, мучительно-трудной работе гранильщиков. Их имена кое-как помнят лишь специалисты, потому что деньги
Может быть, сейчас она войдет.
Нет. Прошла мимо!..
— Сегодня я весь день думала об этом.
— Я тоже.
— Но ты еще не мог быть уверен.
— Ты свое дело знаешь, Фань, — без лести возразил брат. — Я знал, ты не ошиблась.
Молодые Кацманы были сдержаны, немногословны, особенно если дело касалось чего-то серьезного. Это было результатом тяжелых лет раннего детства, проведенного в скитаниях эвакуации, следствие полуголодной, беспорядочной жизни среди чужих, когда мать, разрываясь между работой, очередями и добыванием продуктов, была вынуждена оставлять своих маленьких в одиночестве на долгие дни.
— Ну, — начал Лева перед громадой Центрального театра Советской Армии.
— Стой, — перебила сестра. — Не торопись. Это слишком важно. Не нужно сбивать друг друга. Понимаешь? Нельзя подсказывать. Я написала, на кого думаю. Пиши и ты. У тебя есть бумага и ручка?
3
Совпадение имени их не поразило.
Они обошли театр кругом и поднялись по широким ступеням. Среди колонн пусто, пьеса уже началась. С площади они казались молодыми людьми, пришедшими на свидание.
— Он просыпал, — сказал Лева. — Потому что на него это похоже. Потому что кроме некому. Потому что мы не сговаривались. Ты здорово придумала, Фань!
— В институте говорят, что на приисках бывают кражи, — сказала сестра. — Он приезжает в Москву торговать краденым. Я помню: каждый раз, когда он приезжает, он возится и пыхтит в ванной. Я очень помню! — Фаня первый раз повысила голос.
— Ловко придумано! — с яростью подхватил Лева. — Он боялся держать золото на себе. Умыться с дороги! За ним пришли бы к нам, и он свалил бы на маму. Мерзавец!
— Жаба! — сказала сестра.
Они замолчали. Брат неловко взял девушку под руку:
— Не проговорись маме.
— Ты дурак, Левка!
— Ладно. Я хотел сказать, что он ее брат.
— А твой дядя.
— Я в этом не виноват.
— И мы с мамой тоже.
— Мне он всегда был отвратителен с его разговорами.
— И маме тоже.
Издали показалось бы, что они спорят. Они спустились и пошли к дому.
— Нужно кончать работу.
— Сегодня кончим.
— Как хорошо, что мы это придумали!
— Очень хорошо!
Пропуская троллейбус, они остановились на площади.
— О чем ты сейчас думаешь? — спросил Лева.
— О папе. Когда его мучили, другие служили фашистам. Такие... — быстро ответила девушка.
— И я думал об этом, — сказал Лева.
Брат и сестра были очень близки, зачастую их мысли совпадали, и они любили совпадения. Отца они не помнили. Для них Исаак Кацман стал символом всего лучшего, всего высокого. О нем они говорили и думали без боли, с гордостью.