Желтый мрак
Шрифт:
— Ну, все равно. Не хотел я коня пугать, — сказал третий всадник. Он вскинул винтовку. Треснул короткий выстрел, тело Ибрая тяжело пролетело сверху, а за ним прыгнула обезумевшая лошадь и увлекла за собой стрелка.
— Колька! — закричали Саламатину. — Сзади слезай, через круп.
— Нешто попробовать? — он один остался живым из всех в'ехавших в западню Ибрая.
— Слазь назад, чорт, — повелительно кричали сзади. — Очумел?!
Саламатин вынул ноги из стремян и пересел на круп лошади. Потом он быстро спрыгнул на землю и удержался на скользкой тропе, схватившись за хвост коня.
— Стой! Стой! Куда? Э-эх, голова закружилась, — закричал он вслед коню. Конь без всякой видимой
— Кондратий, я загнал трех коней и не ел два дня. Я приехал предупредить вас. Сейчас же прикажи застрелить проводника из Пишпека.
По лицу Кондратия прошла судорога.
— Что ты молчишь? — тупо спросил Будай.
— Он завел нас на оборванную тропу. Трое солдат погибли, — отвечал Кондратий.
— А какой он был из себя? — спросил Будай.
— Такой — морда широкая, борода будто приклеенная, — сказал ближайший солдат.
— Ростом высокий?
— Высокий.
— Кондратий, — печально сказал Будай, — из Пишпека проводник привез пакет. Но его убили. С вами поехал Юмиркан. Ты здесь недавно и не мог его знать. Юмиркан работал на другом участке. Его ловили лет десять.
— Слезай, — протяжно скомандовал Кондратий. И, понизив голос, добавил, обращаясь к Джанмурчи:
— Возьми пять человек и поезжай искать трупы. Мы сделаем дневку.
Глава VI.
Черный ледник.
Несколько раз на день шел снег. Как только тучи сходили, солнце жгло. Чапаны, кожухи и мокрые кони дымились паром. От резкой смены тепла и холода с лица слезала кожа. Губы у всех потрескались и имели вид ободранного апельсина. У многих вместо рта была запекшаяся, сплошная рана. При каждом слове струпья сочились кровью. А люди подымались все выше и выше. Плоскогорья по несколько верст скрадывали под'ем. Потом, через день пути, отряд оказывался у подножья снеговой горы. За неделю не было ни одного спуска. Все чаще страдали горной болезнью и припадками удушья. Как-то днем открылось такое пространство, что люди с конями стали как мухи. Черная каменноугольная грязь была под копытами коней.
— Койлю, — сказал Джанмурчи и протянул руку вперед.
Там чудовищными ступенями спускались изломанные льды. Грязные, черные сугробы, сползавшие с каменноугольных хребтов, громоздились, как горы. Где-то высоко вверху шумел черный грязный водопад. Вода пробивала снег. Потом ниспадала по леднику и снова исчезала под снегом. Грязный от каменного угля снег и черный искрившийся лед производили необыкновенно мрачное впечатление. Черные льдины железным шлаком горели на солнце вверху. Кондратий слез с коня и пошел пешком.
— Будай! Я думаю, мы перейдем только там… — и он показал рукой на черный ледник. — По карте дороги нет. Но по ту сторону Койлю нас ждут меньше чем во Франции.
— Мы должны итти быстро, — сказал подошедший Джанмурчи. — Старые люди говорят, что тут очень высоко. Летом падает снег сразу на целую сажень.
— Сколько у тебя по карте? — спросил Будай.
— Двадцать две тысячи футов. На две версты выше Монблана, — отвечал Кондратий.
Кондратий и Джанмурчи тронулись вперед. Будай приказал раздать все конфекты и папиросы, которые Саламатин так тщательно берег для этого случая. Все знали, что на этой высоте бывают безвоздушные ямы и чтобы не задохнуться, необходимо сосать конфекты или курить. Кондратий ехал следом за Джанмурчи и невольно поражался дикому чутью этого человека. Черный лед со снегом поднимался столбами на целую сотню саженей. Шуршащий шум слышался от ручьев, которые текли внутрь снега. Они кипели, соединяясь в реченки и иногда грохотали где-то внизу, чуть не под ногами в толще снега. Джанмурчи с одного взгляда оценивал все. Нависшие, сочащиеся сугробы над головой обдавали черным дождем всадников и коней при каждом легком порыве ветра. Иногда снег стоял колонной между скалами. Проводник двигался по черным мокрым пятнам, где выступала земля. Каждый раз ему удавалось миновать залежи снега, и он упорно подымался вверх, сворачивая то вправо, то влево. Как только они подымались на новую площадку, снова открывались гигантские сугробы, громоздившиеся на десятки саженей кверху. И снова терпеливо, с бесконечной осторожностью Джанмурчи направлял коня на проталину. Вдруг он остановился. В ту же минуту послышался какой-то шорох, который усилился и наполнил весь воздух. Потом раздался возрастающий гул, как от землетрясения и громовой удар потряс землю. Кондратию почудилось, что даже почва под ногами заколебалась. Оба коня отчаянно забились от ужаса.
— Лавина! — мелькнуло в голове у Кондратия. Он стиснул своими железными ногами коня и, затянув повод, удержал его на месте. Снеговой столб впереди вдруг наклонился. Огромные сталактиты льдин, с которых бежали ручьи, оторвались и на секунду повисли в воздухе. Потом вся масса снега и льда рухнула вниз. Ледяным ветром пахнуло на проталину и в следующее мгновение раздался второй удар, от которого загрохотало что-то под землей. Конь Джанмурчи, как дикий козел, метнулся вправо со своим всадником и Кондратий последовал за ним. Целый час они бились в снегу, проваливаясь по грудь, перебираясь по проталинам и вдруг выбрались наверх. Перед ними расстилалось ровное ледниковое пространство, пересеченное черными полосами. Кондратий под'ехал и с искренним восхищением пожал руку проводника. Он не был завистлив и умел ценить людей.
— Ишь ты, ветерком-то как подмело. Каток, — сказал приблизившийся, запыхавшийся солдат.
Кондратий и Джанмурчи тронулись вперед пешком, держа в поводу коней, которые с трудом шли по льду. Когда Будай подошел, то увидел, что они оба стоят на краю пропасти. Трещина шириною в сажень открылась во льду. Она уходила вправо и влево докуда видел глаз. Кондратий приблизился к краю и заглянул вниз. Стены льда блестели, как стекло. Дальше в сумраке выставлялись блестящие ледяные уступы, а еще глубже был мрак и дна не было видно. Оттуда еле долетал однообразный звон воды, переливавшейся во льду. Звук был похож на журчание струи, наполняющей кувшин.
— Это наверно от землетрясения, — задумчиво сказал Будай.
— Ну тебя к чорту. Тут не Академия наук, — дружелюбно огрызнулся Оса, упорно думая о чем-то.
Он снял перчатки и подул на посиневшие пальцы.
— Если я проеду здесь, я выиграю семь дней и накрою еще две шайки. Ведь я тебе сказал, что разорю отца контрабанды. Когда не будет авторитета Байзака, когда он станет бедняком, контрабанда умрет. Постели-ка свою попону вот сюда на край, — сказал Кондратий, но кругом загудели протестующие тревожные голоса: