Жемчуг северных рек(Рассказы и повесть)
Шрифт:
В былые годы в Полежаеве на сенокос выходили семьями: из каждого дома по пять — семь косарей. Управлялись и с лугами, и с полянами. Даже дальние угодья не оставляли некошеными: на Кереть, к чёрту на рога, ездили. А уж какие там ставили сена-а-а… Душа радовалась, глядя на них. Теперь такую рать уже на сенокос не собрать. И не то что народу стало в деревне меньше (хотя и это причина), а косить разучились вручную. Попробуй дать в руки косу тому же Витьке Зотову, механизатору, который за сутки подвалил это клеверное поле. Ему и пяти соток за день вручную-то не одолеть, хоть он и обе ладони от старания изобьёт до мозолей.
И что же делать?
Зиновий Васильевич встретил сегодня у сельсоветского крыльца нынешних «изобретателей», направившихся к Алику Макарову: уж точно, что конструируют перпетуум-мобиле — вечный двигатель. Так и изобретатели адресовали председателя неизвестно куда. «Будут, — говорят, — машины! Купим!»
А где купим?
Будь сейчас в колхозе миллион свободных денег, с кормами легче не стало бы. Разве что соломы купили бы где-нибудь на юге на миллион-то. А кормоуборочных машин нет, и неизвестно, когда появятся.
Полежаевские «изобретатели» тут проявили неоправданный оптимизм.
Зиновий Васильевич спустился к реке. Берёзовка заросла осокой не просто от берега до берега, а затянула ею заболотившуюся пойму от левого взгорка до правого. Осока была в самой поре, такую бы только и косить на силос.
У Зиновия Васильевича сжало сердце. Он повернулся и пошёл к колхозной конторе.
На Кереть выбрались измочаленные, ни говорить, ни смотреть ни на что не хотелось. Пот застилал глаза, ноги подламывались. Да, лесная дороженька — не чета столбовой. То поперёк её дерево улеглось, ветром свалено, — обходи его лесом или ищи проход среди топорщившихся частоколом сучьев, то её кусты с обеих сторон сжали — продираешься через них, как через живую изгородь, весь исцарапаешься, то трава на ней вымахала в рост человека — сунься только, с головы до ног обольёт холодной росой. И главное, в сторону-то от дороги соваться не след — там еще дурноломней, не лес, а дьявольская засека.
Митьку ещё надоумило взять с собою и Николу. Нет бы оставить у Павлы Ивановны, так за собой потащил. Тишка-то сообразительней его оказался, предлагал, что и договорится с Павлой Ивановной сам. Так нет, Митька упёрся козлом. «Пускай, — говорит, — солдатом растёт, привыкает к лишениям воинской службы».
Да какая тут служба, какой солдат — ребёнок совсем. Из коляски ещё недавно выбрался. Да и выбрался ли? Митька, чуть чего, на дальнее расстояние куда соберётся, так Николу подушками в ящике обложит — и запоскрипывало колесо.
Коляска пригодилась ему и при поездке на Кереть. Не только Николу в неё усадили, но и приспособили под ящиком топор и пилу-ножовку, в ноги к Николе поставили кастрюлю с манной кашей — Николину еду, — под подушку сунули молоток и гвозди, на колени ему водрузили целлофановый пакет с хлебом и десятком-другим дрездов зелёного
— Держи, чтоб не выпало.
Пока ехали нахоженной дорогой, чуть не пели: солнце ещё не припекало, а лишь слегка пригревало спины, комарьё, не окрепнув после утренней росы и прохлады, не льнуло на кожу, а пряталось во влажной траве, да и ноги были полны упругой силы. А когда миновали один завал, да помаялись с коляской у другого, настроение скисло и ноги начали деревенеть.
Алик уже стал разговаривать с Митькой сквозь зубы:
— Надо было рюкзак брать, не коляску.
Митька отмалчивался: конечно, он опростоволосился — то ли забыл, какая на Кереть дорога, то ли переоценил свои силы. И, упрямясь, не давал никому коляску катить. Только на завалах молча принимал помощь Славика и Тишки, приподымавших коляску за колесо, чтобы перенести её через упавшее дерево. Да уж когда ему становилось тяжко, невмоготу, впрягался в тачку, как лошадь в телегу, и тащил её за собой.
Тишка, остерегаясь, что коляска может опрокинуться, плёлся для подстраховки сзади, готовый задержать возможное падение Николы. Не то было страшно ему, что ребёнок вывалится, а то, что он может оставить глаза на сучьях. Никола, видно, сознавал, чем грозит ему лесная дорога, и изо всех сил держался за ящик. Целлофановый пакет с хлебом и луком съехал ему в ноги, и Тишка, чтобы его не обронить в буреломе и чтобы облегчить Митькину ношу, взялся было пакет нести, но на втором или третьем шагу наткнулся на сучок и прорвал целлофан.
— Тоже мне, помощнички, — недовольно пробурчал Алик. — Без еды оставят.
Пакет пришлось засунуть к Николе под подушку. И чего бы уж Алику изводить себя, ведь сам же планировал, что отправятся на ловлю жемчуга с Николой. Для чего Тишку-то брали? В няньки! Это уж потом Тишке ударила в голову счастливая мысль — оставить Николу на попечении Павлы Ивановны. Так Тишке ведь, а не Алику! Мог бы считать, что по плану всё и идёт.
— Ну, далеко ещё? — то и дело оборачивался к Митьке Алик. Он шёл впереди, хотя и не знал дороги.
Митька лишь изредка поправлял его:
— Теперь налево, к Козлёнкову логу…
— Здесь прямо, никуда не сворачивай…
— А теперь вправо, на вырубки…
За вырубками привязались к ним комары. Они забивались в нос, лезли за вороты рубах, в рукава, гнусавили над головами. На Николу Митька надёрнул пчеловодную сетку, предусмотрительно захваченную из дому, а сам, с занятыми-то руками, только крутил шеей да отдувался, пытаясь воздушной струёй сбить льнувших к потной коже кровососов.
Тишка отломил от берёзы ветку и стал омахивать Митьку от комаров, не давал им садиться на Митькины руки, отгонял их от Митькиной головы.
— Ну, скоро ли придём? — не терпелось Алику увидеть реку. Он хлестал себя руками по шее, которая уже была в кровавых мазках. — Может, с дороги сбились?
— Да нет, — успокаивал Митька. — Вот вырубка кончится, а там сосняк пойдёт… За ним и Кереть…
Алик вздохнул. Наверно, был уже не рад, что ввязался в эту историю. Конечно, на бумаге-то всё получалось легко и просто. Выискал в книгах эту Кереть, голова на радости закружилась: ещё бы, на богатство напал… А до богатства-то не рукой подать.