Жена Цезаря вне подозрений
Шрифт:
Сейчас Воронин даже хотел, чтобы женщина его прогнала, но одновременно боялся услышать резкие слова. И понимал, что сам никогда от нее не откажется.
Мила промолчала. Вообще-то нужно было сказать полковнику, чтобы уходил, что она никогда не станет изменять мужу и опасается, как бы тот не узнал про ее прогулки с Романом. Но произнести такие простые слова язык не поворачивался. Потому что сейчас ей стало понятно, как сильно она хотела, чтобы Роман все же появился.
Парк встретил шумом, навязчивой громкой музыкой. И ноги сами как-то сразу понесли их
Воронину легко было идти рядом с Милой молча. Но ему хотелось слышать ее голос, и он мучился, не находя темы разговора.
– Вам не скучно сидеть дома? – наконец ляпнул Роман то, что всерьез его занимало. Он же вырос при советской власти, когда работали все без исключения, и только такой образ жизни считал единственно возможным. Конечно, если мать находится неотлучно при ребенке, тогда понятно, но у этой женщины, судя по всему, ребенка не было.
– Скучно, – не стала отрицать Мила. Повернулась к полковнику и усмехнулась: – Но на работе еще скучнее.
Сегодня она уже не казалась ему испуганной, и Роман обрадовался. Потому что невольно тревожился за нее последние дни.
– Где же вы трудились, если кроме скуки вспомнить нечего?
– В НИИ. Работала и училась в аспирантуре. Больше не хочу ни работать, ни учиться.
Женщина снова отвернулась, и Воронин украдкой ее разглядывал. Сейчас она казалась ему еще более красивой, чем тогда, на краю леса, при первой встрече.
– Но, по-моему, чем-то заниматься нужно. Чтобы мозги тренировать. Если дома сидеть…
– Поглупеешь, – подсказала Мила.
– Ну, поглупеешь не поглупеешь, а все-таки…
Угораздило же его влюбиться! Мало того, что женщина чужая жена, так еще и образ жизни ведет такой, какой он всегда считал абсолютно неприемлемым.
– Роман, вы учите меня жить? – засмеялась Мила. Весело засмеялась, нисколько не обидевшись.
– Нет. – Ему тоже вдруг стало смешно. – То есть да.
Черные кудри слабо развевались на легком ветру, и полковнику очень хотелось до них дотронуться.
– Не учите – бесполезно, – отсмеявшись, посоветовала Мила. И серьезно добавила: – А кроме того, я этого не люблю.
Ей до смерти надоели почти постоянные разговоры родителей на ту же тему. Сначала было: жизнь непредсказуема, Милочка, нельзя остаться без специальности… Теперь звучит иное: нельзя запирать себя в четырех стенах, нужно общаться с людьми…
Она сама прекрасно знает, что ей нужно.
– У вас на работе есть женщины?
– Есть.
– Тоже с погонами?
– Разные. Есть с погонами, есть без погон.
– И у них у всех тренированные мозги?
– Нет, – вынужден был признать Роман, – не у всех.
Конечно, не у всех. Если честно, то почти ни у кого.
– Простите, я не хотел вас обидеть.
– Я знаю. Вы меня и не обидели. – Она снова засмеялась. – Просто мне родители надоели с нравоучениями.
– А… родители у вас кто?
– Научные работники.
Мила достала телефон и посмотрела на часы – пора возвращаться, она приучила Костю к
Нужно было немедленно сказать полковнику, чтобы тот больше никогда не приезжал, но – не сказала. Более того, к собственному ужасу, Мила вдруг поняла, что ей до смерти хочется, чтобы Роман обнял ее на безлюдной дорожке.
Не обнял, конечно. Не посмел.
Константину Олеговичу было трудно привыкнуть к тому, что Тамары больше нет. Раньше он часто, почти каждый день, заходил к ней в кабинет – просто так, перекинуться парой слов. И она к нему заходила. Собственно, если не считать Милу, Тамара была единственным человеком, с которым Костя разговаривал не о работе.
Дома Тишинский о Тамаре не вспоминал, а на работе думал почти постоянно. Ему стыдно было в этом признаться, но ее смерть принесла ему… чувство свободы. Он как будто только сейчас получил право жить, не думая о прошлом, и быть счастливым. За прошлые годы Константин так устал от своей вины перед Тамарой, что сейчас словно открывал жизнь заново.
Ему хотелось навсегда забыть о том страшном, что их связывало. Забыть о Тамаре, об Инне и о самом себе – том, давнем, для которого Инна была единственным центром Вселенной.
Сейчас трудно поверить, но ведь сначала Инна ему не понравилась. Когда девушка только пришла в институт, Константин Олегович уже считался одним из ведущих специалистов, хотя никакой руководящей должности тогда еще не занимал. Он и не обратил бы внимания на молодую девчонку, весело смеявшуюся с такими же молодыми инженерами, если бы ту не ввели в его группу. Инженером Инна была никаким, работать откровенно не хотела, сразу же стала звать его Костиком, чего он терпеть не мог, и Тишинский не знал, как от нее отделаться, – пока не понял, что не может без нее жить. И до сих пор не понимал, как выжил после ее гибели.
Константин Олегович оторвался от компьютера, вышел в маленькую комнатку-кухню, примыкавшую к кабинету, и включил чайник. Постоял, глядя в окно на зеленеющие кусты, и неожиданно вспомнил, как Мила сегодня тоже смотрела в окно, сузив глаза, и от этого показалась ему поразительно похожей на Инну.
В первый раз он заметил, как у Инны сузились глаза, когда девушка была для него еще никем. Время шло к обеденному перерыву – тогда, много лет назад, никому и в голову не могло пойти обедать в какое-то другое время, помимо строго для принятия пищи отведенного. В комнату, которую занимала его группа, влетела Тамара, высокая, гибкая, голубоглазая. Влетела, увидела его и обрадовалась. И Костя обрадовался, потому что не видел ее целую неделю: Тамара болела, а у него скопилось много работы, и невозможно было выбраться навестить ее. Никаких слов между ними еще сказано не было, но и так было ясно, что им хорошо вместе, что они отлично друг друга понимают и что слова – отнюдь не главное. (Потом он долго благодарил судьбу за то, что ничего так и не было сказано, от этого его предательство становилось вроде бы и не предательством вовсе.)