Жена Гоголя и другие истории
Шрифт:
— Неужели ты всерьез полагаешь, что по ее ответам можно составить верное представление о ней как о личности? — парировал удар первый литератор, оскорбленно поджав губы.
— Только что ты заявил, что нам не дано заглянуть в чужую душу. Теперь выходит, никто и сам о себе ничего не знает... Куда мы так придем?!
— Вселенная вообще непознаваема, — задумчиво произнес принц крови.
— Успокойся, — продолжал дискутировать первый литератор со вторым. — Пусть это ничего и не даст, но отчего
— Джиза, — обратился к девушке второй литератор. — Ответь нам, ты пошутила, не так ли?
Девушка, с полным безразличием отнесшаяся к словопрениям в свой адрес, — она только переводила отсутствующий взгляд поочередно с одного оратора на другого, будто речь шла вовсе не о ней, а о ком-то постороннем, — недоуменно взглянула на него. В этот момент Марчелло, присевшему в стороне на подлокотник кресла, почудилось, что лицо Джизы как-то посерело, увяло. А глаза словно подернулись дымкой слез.
— Пошутила? — откликнулась она, смахнув со лба невидимую паутинку. — Не понимаю, какие могут быть шутки? Игра есть игра, и правила ее одинаковы для всех. Я проиграла и должна выполнить поставленное условие.
— Вот видите — «должна»! — подытожил первый литератор.
— Что вы заладили! — вмешался вдруг толстяк художник. — Что тут видеть? Она просто дурью мается. А вы — туда же, за ней! Но у нее хотя бы есть какая-то дурацкая причина, чтобы так себя вести. Вы же — потенциальные убийцы, и больше никто! Еще одно неосторожное слово, и вы убьете ее! Безмозглые идиоты!
Гости принялись на чем свет поносить друг друга. Правда, все оскорбления были произнесены очень милым и дружелюбным тоном.
4
— Друзья, уже шестой час! Как ни хороша компания, но за окном рассвет — мутный и тяжелый. Жуть!
— «Мутный и тягостный» — писал поэт.
— Все равно. Время подвести черту. Не надоело вам развлекаться? Сколько слов наговорили, а веселей не стало. Давайте закончим дебаты ко всеобщему удовольствию. Пускай Джиза остается в своих облачениях. Мы же прикроем наготу и по домам — спать, как Бог велел.
— Ни за что! — воскликнула Джиза.
— Не велика хитрость — лечь спать, — отозвался неугомонный первый литератор.
Но его никто не слушал.
— Почему «ни за что», Джиза? Разве ты не этого хотела? — удивился второй литератор.
— Мне... — начала было девушка, но хозяйка дома прервала ее:
— Послушай, Джиза, у всех и без того ум за разум зашел. Видела, как все из-за тебя перегрызлись? Ну чего проще — раздевайся, и покончим с этим. Все довольны, все согласны — никаких споров насчет правил, уговоров, договоров. Что тебе стоит, Джиза?
— По всему видно — стоит, —
— Не разденусь, — с детским упрямством отрезала Джиза. — И спорить тут не о чем. Уговор дороже денег — сами знаете.
— Какой уговор? О чем ты? Не хочешь раздеваться — не надо. Никто не увидит твоих прелестей. Только и всего. Утро вечера мудренее. К чему философию разводить? Боже милостивый, скоро рассвет! Пошли еще пророка нам, и мы уверуем в его живое слово. Пусть просветит он бедные умы, поведает кто мы!
— Оставь в покое поэзию! — раздраженно отозвалась Джиза. Губы ее вдруг сморщились, лицо исказилось жалобной гримасой обиженного ребенка.
— Сколько еще можно ждать? Пусть выбирает — одно или другое.
— То есть как — «одно или другое»?! Выбор давно сделан. Это мое... мое...
— Ваше право, не волнуйтесь! — поспешил ей на выручку первый литератор, напрягая голос, чтобы быть услышанным. — Однако вы пользуетесь своим правом так, чтобы выбор ваш в известной мере — я подчеркиваю, в известной мере — был рассчитан на эффект.
— Черт знает что такое! — возмутился толстый художник. — Что это значит — «в известной мере»?!
— В известной мере — значит в известной мере! — вспыхнул литератор. — Я вовсе не жажду крови, как вы, быть может, полагаете. Но я не приемлю и позиции всепрощения. В известной мере означает только, что я не знаю в какой. Постарайтесь, мой вечный оппонент, хотя бы на минуту представить себе, что у нее...
— Опять все вокруг да около! — съязвил второй литератор.
— Да-да, предположим, что на цветущем ее теле имеется некоторый изъян. Какая-нибудь мерзкая бородавка, или ужасное родимое пятно, или что-то в этом роде.
— Вот и я то же самое говорю! — поддержала литератора доброжелательница.
— И что с того? — спросил второй. — Допустим, ваше предположение объясняет, отчего она не пожелала раздеваться. Но почему она не захотела остаться одетой, а нас, грешных, отпустить по домам — вот в чем вопрос.
— Нет, вы представьте, — не унимался первый литератор, досадливо морщась, — представьте, что у нее бородавка...
— Но ведь это же только гипотеза! — Ну да, гипотеза... Так вот, вследствие этого она не желает раздеваться, но ежели она просто-напросто уйдет отсюда одетой, бородавка-то останется при ней... и ничего не изменится.
— Какого дьявола! Что вы городите?! — закричал оппонент, придя в себя после секундного замешательства. — Объяснитесь, ради всего святого!
— Что тут непонятного? Налицо стремление... так сказать, неосознанная тяга покарать себя за ужасный физический недостаток. И это вполне оправданно. Следовательно, мы не вправе оспорить ее выбор.