Жена нелегала
Шрифт:
— То есть вы уверены, что видели настоящего Карла?
— Я-то что… главное — Джули уверена! Женщину, тем более любящую, обмануть, по-моему, невозможно. И еще, может быть, вам будет интересно. Она уверена, что Карл только изображал идиота. То есть, наверно, его действительно травмировали в процессе лечения. Плюс последствия сильнейшего нервного перенапряжения. Зрение испортилось окончательно. Но никакого дебилизма или аутизма. Это все игра была. Такое условие ему поставили. И он как-то четко смог дать это Джули понять. Равно как и то, впрочем, что больше им встретиться никогда не удастся.
— Вы хотите сказать, что российские спецслужбы
— Почему же, принимали, конечно! Они действовали сообща с банком. В то время вообще невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое. Например, банк использовал агентуру КГБ в «Вестях» для того, чтобы собирать на меня компромат. Камеры и прослушку установили. Каждый вечер прочесывали содержимое моей корзинки для мусора и иногда находили там что-то им интересное. Ирония судьбы: однажды я случайно обнаружил, что моя корзинка для бумажного мусора опустошена в неурочный час, и решил, что это связано с письмом, которое я получил от Джули! И это, кстати, вам наглядный пример. Не надо ничего переусложнять. А все эти истории про деньги партии и прочее — это оставьте Голливуду.
— Ох, господин Данилин, господин Данилин… Если бы только все было всегда так просто… Кстати, о письмах. Я ведь тоже хочу передать вам кое-что, — вдруг сказал Дэвид.
— Письмо, какое письмо? — встревожился Данилин.
Они как раз в этот момент достигли вокзала.
— Только не спрашивайте, как я его получил и так далее. Все равно не скажу. Надеюсь, вы оцените теперь… я ведь пошел на немалый риск… А, вижу, не верите… Ну и не верьте. Письмо, главное, передайте адресату.
И с этими словами англичанин всунул в руку Данилина белый конверт.
Пока Данилин колебался, не стоит ли бросить опасный предмет на землю, Дэвид быстро сказал:
— Теперь нам пора попрощаться, а то вы опять свой поезд пропустите. Не знаю, увидимся ли еще когда-нибудь.
Слегка поклонился, пробормотал обязательную формулу: «Очень приятно было познакомиться», — и свернул налево, к метро «Имбэнкмент».
А Данилин еще стоял несколько секунд, остолбенело глядя на письмо. Потом обернулся. Огляделся. Не собирается ли кто-нибудь схватить его, арестовать, торжествующе изъять конверт, в котором окажутся какие-нибудь секретные бумаги. А что, с них станется… С другой стороны — кому он нужен теперь… И вообще, чему быть, того не миновать.
Данилин засунул письмо в карман плаща и пошел в здание вокзала. С огорчением понял, посмотрев на табло, что очередной поезд только что ушел — буквально полминуты назад. «Вот шпионы чертовы, вечно у меня из-за них проблемы», — думал Данилин. Но ничего, на вокзале тоже паб имеется. Есть где время скоротать. Но до этого надо было все-таки позвонить жене. Предупредить, что он задерживается. Пусть сейчас поворчит, потом легче дома будет. И объяснить, почему не мог позвонить раньше и почему звонит из автомата — опять на мобильном деньги кончились.
Сегодня ему надо будет ей столько всего рассказать. Наверняка она его будет ругать за то, что он поддался на ухищрения контрразведчика и дал себя втянуть в опасные разговоры. Которые неизвестно еще, чем обернутся… И даже взял неизвестное письмо, в котором может быть что угодно. И будет, конечно же, права.
Но слава богу, что есть хоть один человек на свете, кому все можно рассказывать. И на чей совет можно положиться. Умный и милый человек, единственный близкий друг, который никогда
И Ольгу, которая теперь стала Бершадской. И Татьяну, которая теперь по мужу Щелина.
Счастья не будет уже никогда. Большого смысла в жизни — тоже. Но и то, что у него есть, — это очень немало. Во много раз больше, чем ничего. В миллион раз больше.
Данилин бросил двадцать пенсов в автомат и набрал номер. Сказал: «Извини, Джули…»
Письмо в белом конверте без адреса с надписью:
Джулиетт Ланг, лично в руки.
Любовь моя! Первую часть этого письма я отправил другим, более надежным путем. Но и гораздо более долгим, кружным. Поэтому она, скорее всего, попадет к тебе позже. Может быть, намного позже. Или вообще не попадет никогда. Потому что я принял меры для того, чтобы текст был уничтожен, если возникнет малейшая опасность того, что он может быть перехвачен. Меня всего перекореживает от мысли, что его кто-нибудь когда-нибудь, кроме тебя, сможет прочесть. Это предназначено только для твоих глаз. Это самое интимное, самое сокровенное, что есть в моей жизни.
Эта память настолько сильна во мне, что умирать с нею будет вовсе не страшно — мало кому повезло испытать что-либо подобное. Но ты же сама все знаешь! И помнишь. Поэтому, даже если первая часть письма пропадет, ты просто закроешь глаза и будешь вспоминать. И я, если буду жив еще, обязательно почувствую это (мне кажется, что я часто чувствую тебя), и мы будем снова вместе. Где-то там, не знаю, как это дивное место называется.
Ну вот, а теперь, собственно, о том, что я хотел сказать тебе во второй части.
Первое: прости, что наше прощание в Киеве было таким нелепым. До последнего момента я надеялся, что удастся организовать что-нибудь другое, но ничего не вышло. Все равно я был абсолютно счастлив увидеть тебя и Шанталь. Увидеть, конечно, сильно сказано, поскольку со зрением у меня дела плохи. Но я все же сумел разглядеть, как прекрасно ты выглядишь и какой красавицей стала Шанталь. И прикоснуться к вам! Но я был под очень жестким контролем. Женщина, которую ты, как я понимаю, знаешь под именем Лиза, не так уж плоха. Она любит меня, заботится обо мне, лечит. Защищает довольно ловко от всяких опасных людей. Когда-то ее приставили ко мне меня сторожить, и она по-прежнему этим занимается, но теперь уже скорее для себя самой, чем для нанявшей ее когда-то конторы. Она иногда напоминает мне тебя, и в такие моменты мне делается тепло. Я погружаюсь в воспоминания, закрываю глаза, и снова вижу все… (см. часть первую).
Но у нее есть два недостатка. Первый, роковой, состоит в том, что она — не ты. Второй — в том, что она это знает.
Ты не представляешь, как свирепо ревнует она к тебе, к тому факту, что она для меня — лишь тень, лишь подобие… В Киеве я боялся, что она в последний момент что-нибудь сделает ужасное. Пугал ее, предупреждал, угрожал — и вот только так мы достигли того компромисса, которого достигли. К тому же нам еще навязали этого идиотского двойника, который встречал тебя в аэропорту. Но с этим тоже поделать ничего было нельзя.