Жена путешественника во времени
Шрифт:
– Она красавица, – говорит он мне и потом Генри: – Она выглядит как твоя мама.
– Да,– кивает Генри.– Это твоя скрипачка.– Он улыбается. – Просто следующего поколения.
– Скрипачка? – Ричард смотрит на спящего ребенка: черные волосы, крошечные ручки, она крепко спит. Вряд ли кто-то меньше похож на скрипачку сейчас, чем Альба. – Скрипачка. – Он качает головой. – Откуда ты… А, неважно. Значит, ты скрипачка, так, малышка?
Альба высовывает кончик языка, и мы все смеемся.
– Ей понадобится учитель, когда подрастет, – говорю я.
– Учитель? Да… Вы ведь не отдадите ее этим идиотам Судзуки, а?
– Э,– кашляет Генри.– На самом деле мы надеялись, что, если у тебя не будет других дел, ты…
Ричард встает. Как приятно видеть, что
– Я буду так рад, – говорит он, и будущее Альбы разворачивается перед ней, как красная дорожка, и уходит, насколько хватает глаз.
КЛЭР: Я просыпаюсь в шесть сорок три, Генри в постели нет, Альбы в кроватке тоже. Груди болят. Между ног болит. Все болит. Очень осторожно вылезаю из постели и иду в ванную. Медленно прохожу по коридору, через столовую. Генри сидит в гостиной на диване, с Альбой на коленях, не глядя на маленький черно-белый телевизор. Звук привернут. Альба спит. Я сажусь рядом с ним, Генри обнимает меня.
– Почему ты не спишь? – спрашиваю я. – Кажется, ты сказал, что еще пару часов поспишь.
На экране улыбается ведущий прогноза погоды и показывает на спутниковую картинку Среднего Запада.
– Не мог уснуть. Хотел послушать, что в мире творится, пока все хорошо.
– О! – Я прислоняюсь к плечу Генри и закрываю глаза.
Когда открываю их опять, заканчивается реклама сотовых телефонов и появляется реклама воды в бутылках. Генри передает мне Альбу и встает. Через минуту слышу, как он готовит завтрак. Альба просыпается, я расстегиваю рубашку и кормлю ее. Соски болят. Смотрю телевизор. Светловолосый журналист, ведущий репортаж с места событий, что-то говорит мне, улыбаясь. Он и другой журналист, женщина-азиатка, смеются и улыбаются мне. Здание мэрии, мэр Дэлей отвечает на вопросы. Дремлю. Альба сосет. Генри приносит поднос с яйцами, тостами и апельсиновым соком. Хочу кофе. Генри тактично выпил свой в кухне, но я чувствую его кофейное дыхание. Он ставит поднос на журнальный столик и кладет тарелку мне на колени. Ем яйца, пока Альба сосет. Генри выпивает желток с тостом. На экране дети катаются по траве, чтобы продемонстрировать эффективность какого-то моющего средства. Заканчиваем завтракать, и Альба заканчивает сосать. Вытираю ее отрыжку, Генри забирает посуду на кухню. Когда он возвращается, передаю ему ребенка и иду в ванную. Принимаю душ. Вода такая горячая, почти невыносимо, но для моего истерзанного тела это наслаждение. Вдыхаю пар, осторожно вытираю кожу, наношу бальзам на губы, груди, живот. Зеркало запотело, поэтому я не вижу себя. Расчесываю волосы. Надеваю домашние штаны и свитер. Я чувствую себя деформированной, опавшей. Генри сидит в гостиной, закрыв глаза, Альба сосет большой палец. Когда я сажусь на диван, Альба открывает глаза и издает мяукающий звук. Палец выпадает изо рта, и она выглядит озадаченной. По пустынному пейзажу едет джип. Генри выключил звук. Трет пальцами глаза. Я снова засыпаю.
Генри говорит:
– Просыпайся, Клэр.
Открываю глаза. Картинка на экране мечется из стороны в сторону. Белый горящий небоскреб. Самолет, как игрушечный, влетает во второй небоскреб. Взмывают беззвучные столбы пламени. Генри снова включает звук.
– Боже мой, – говорит голос в телевизоре. – Боже мой!
КЛЭР: Я рисую Альбу. Ей сейчас девять месяцев и пять дней. Она спит на спине, на маленьком голубом фланелевом одеяле, лежащем поверх желто-красного китайского коврика в гостиной. Только что она закончила сосать молоко. Груди у меня легкие, почти что пустые. Альба так крепко спит, что я, не волнуясь, выхожу через заднюю дверь и иду через сад в мастерскую.
Минуту я стою в дверях, вдыхая слегка затхлый запах заброшенной мастерской.
Дом очень тих. Генри на работе (я надеюсь), и я слышу, как в подвале отжимает белье стиральная машина. Гудит кондиционер. С Линкольн-авеню доносится приглушенный шум машин. Сажусь на коврик рядом с Альбой. Солнечная трапеция находится в нескольких дюймах от ее ступни. Через полчаса она до нее доползет.
Прикрепляю лист к кульману, раскладываю рядом с собой на коврике краски. Сидя с карандашом в руке, рассматриваю свою дочь.
Альба крепко спит. Грудная клетка поднимается и опускается медленно, и я слышу, что с каждым выдохом она немного всхрапывает. Интересно, ей не холодно? Мне здесь тепло, поздним июньским днем, а на Альбе только распашонка, и все. Она немного раскраснелась. Левая рука ритмично сжимается и разжимается. Может быть, ей снится музыка.
Начинаю набросок с повернутой ко мне головы. Я не думаю о рисунке. Рука скользит по бумаге, как игла сейсмографа, запечатлевая форму Альбы, которую я поглощаю глазами. Отмечаю то, как шея исчезает под складками детского жира на подбородке, как мягкая ямочка на коленках слегка сужается, когда она пинается – один раз и еще раз. Карандаш описывает выпуклость животика, исчезающего под распашонкой, которая резкой линией врезается в его округлость. Смотрю на листок, передвигаю ножки Альбы, перерисовываю складку, там, где правая рука соединяется с телом.
Начинаю наносить пастель. Сначала наброски белого – по крошечному носику, по левому боку, через суставы, распашонку, край левой ступни. Затем навожу тени, темно-зеленые и ультрамариновые. Глубокая тень пролегает у правого бока Альбы, где тело соприкасается с одеялом. Она словно лужа воды, и я оставляю ее однотонной. Теперь Альба на рисунке вдруг становится трехмерной, спрыгивает с листа.
Беру розовую пастель, светло-розовую, как внутренняя часть раковины, и темно-розовую, которая напоминает мне сырого тунца. Быстрыми мазками придаю коже цвет. Кажется, что кожа Альбы сокрыта в листе бумаги, и я освобождаю спрятанную в ней сущность. Поверх пастельной краски кладу холодный фиолетовый цвет, прорисовывая уши, нос и рот (рот слегка приоткрыт в форме крошечной буквы «о»). Густые черные волосы становятся на бумаге смесью синего, черного и красного. Вывожу брови, которые так похожи на мохнатых гусениц, заползших на лицо Альбы.
Теперь на Альбу падает свет. Она шевелится, прикладывает крошечную ручонку к глазам и вздыхает. Пишу ее имя, свое имя, ставлю дату внизу рисунка.
Рисунок готов. Он послужит записью: «Я любила тебя, я сделала тебя, и я сделала это для тебя, и это останется даже после того, как не будет меня, не будет Генри и даже не будет тебя. Я скажу: мы сделали тебя, и вот ты здесь, здесь и сейчас».
Альба открывает глаза и улыбается.
СЕКРЕТ
КЛЭР: Это секрет: иногда я рада, когда Генри исчезает. Иногда я так рада побыть одна. Поздно ночью хожу по дому и дрожу от счастья не говорить, не дотрагиваться, а просто ходить, или сидеть, или принимать ванну. Иногда я лежу на полу в гостиной и слушаю «Fleetwood Mac», «Bangles», «B-52's», «Eagles» – группы, которые Генри не выносит. Иногда ухожу на долгие прогулки с Альбой и не оставляю записку, где я. Иногда встречаюсь за кофе с Селией, и мы говорим о Генри, об Ингрид, Селия рассказывает, кого видела на неделе. Иногда болтаюсь с Клариссой и Гомесом, и мы не говорим о Генри, нам неплохо вместе. Однажды я поехала в Мичиган; когда вернулась, Генри по-прежнему не было, и я никогда не рассказывала ему, где была. Иногда я вызываю няню и иду в кино или катаюсь допоздна на велосипеде по дорожке у пляжа Монтроз – без огней это все равно что летать.