Жена смотрителя зоопарка
Шрифт:
Антонина чувствовала себя так, словно «очнулась от долгого сна или же погрузилась в кошмар», – в любом случае это было душевное потрясение. Вдали от варшавской политической трескотни, отгородившись от мира «спокойной, размеренной сельской жизнью, где царила гармония белых песчаных дюн и плакучих ив» и каждый день был оживлен играми смешных животных и маленького мальчика, ей почти удавалось игнорировать происходившие в мире события или по меньшей мере сохранять оптимизм, если не сказать – упертую наивность.
Глава четвертая
Перед
Она слышала «гудение самолетов, десятков, может, даже сотен», которое походило на «звук далекого морского прибоя, не спокойного, а такого, когда волны разбиваются о берег во время шторма». Послушав еще мгновение, она различила характерный неровный свист немецких бомб – позже, когда война шла полным ходом, лондонцы клялись, что эти бомбы при падении рычали: «Где вы там? Где вы там? Где вы там?»
Ян вернулся домой в восемь утра сильно взволнованный и смог рассказать лишь отрывочные новости. «Это вовсе не учебные маневры, о которых нам говорили, – сказал он. – Это бомбардировщики, эскадрильи люфтваффе, которые сопровождают наступающую немецкую армию. Надо уезжать немедленно». Поскольку Рысь с нянькой был в безопасной Реентувке, они решили для начала отправиться в деревню поближе к городу, в Залесье, где жили кузены Яна, но прежде дождаться свежих новостей по радио.
Тот день был первым учебным днем для польских школьников, когда все тротуары обычно запружены детьми в школьной форме, с ранцами за плечами. Со своей террасы они повсюду видели теперь лишь польских солдат – на улицах, на газонах, даже в зоопарке, – которые поднимали заградительные аэростаты, нацеливали зенитки, складывали в кучи длинные черные снаряды, суженные с одного конца и похожие на помет какого-то животного.
Зоопарковские животные, кажется, не ощущали опасности. Небольшие вспышки их не пугали – за много лет они привыкли к виду костров, – однако их все больше нервировал поток солдат, поскольку ранним утром они обычно видели лишь дюжину смотрителей в синей униформе, разносивших еду. Рыси принялись издавать нечто среднее между рычанием и мяуканьем, леопарды утробно ворчали, шимпанзе хныкали, медведи ревели по-ослиному, а ягуар перхал, как будто пытаясь вытолкнуть что-то застрявшее в глотке.
К девяти утра они узнали, что Гитлер, желая оправдать вторжение, устроил фальшивую атаку на немецкий приграничный город Гляйвиц, где эсэсовцы, переодетые в польскую военную форму, захватили местную радиостанцию и передали в эфир ложный призыв к нападению на Германию. Хотя иностранным корреспондентам, привезенным на место, чтобы они засвидетельствовали случившееся, предъявили в качестве доказательства польской агрессии мертвые тела узников концлагерей (одетых в польскую форму), никто из них не купился на уловку. И все же даже инсценировка не могла остаться без ответа, поэтому в четыре утра германский военный корабль «Шлезвиг-Гольштейн»
Антонина с Яном спешно собрались и пошли пешком через мост, в надежде добраться до Залесья на другой стороне Вислы, всего в дюжине миль на юго-восток. Когда они дошли до площади Збавичела, гул моторов сделался громче, после чего над головой проплыли самолеты, появившись в просвете между крышами домов, словно на стереооткрытке. Бомбы со свистом понеслись к земле и упали впереди, через несколько кварталов, повалил черный дым, с грохотом посыпалась лепнина и черепица, куски кирпича и пласты штукатурки.
Каждая бомба порождает свой запах в зависимости от того, куда попадает, что именно обращает в прах; и нос улавливает запах взорванного, когда молекулы смешиваются с воздухом и разносятся в стороны. Тогда можно ощутить десять тысяч различных запахов – от огурцов до скрипичного лака. Когда бомба попала в булочную, взлетевшая туча пыли пахла дрожжами, яйцами, патокой и ржаной мукой. Смешанный запах клевера, уксуса и горящего мяса валил от мясной лавки. Запах обугленной плоти и сосны означал, что зажигательная бомба вызвала мгновенный и сильный пожар и что люди внутри дома умерли быстро.
– Нам придется вернуться, – сказал Ян, и они побежали мимо стен Старого города и по свистящему металлическому мосту.
Снова оказавшись в зоопарке, Антонина написала: «Я была настолько подавлена, что не могла ничего делать. Я была в состоянии только слушать голос Яна, который отдавал указания работникам: „Приведите лошадей с телегой, нагрузите едой и углем, соберите теплую одежду, отправляйтесь немедленно…“»
Для Яна задача отыскать городок, не представляющий военного интереса, оказалась уравнением, полным неизвестных, к чему он не был готов, поскольку ни он, ни Антонина не ожидали, что Германия нападет на Польшу. Они тревожились, но соглашались, что это «пустые страшилки»: период трудный, но уж никак не обещание скорой войны. Антонина недоумевала, как же они могли так ошибаться, а Ян сосредоточился на поиске какого-нибудь безопасного места для семьи, решив, что сам останется в зоопарке, будет до последнего заниматься животными и ждать предписаний.
– Варшаву скоро закроют, – рассуждал он, – а немецкая армия движется с востока, поэтому мне кажется, тебе лучше всего вернуться в наш дом в Реентувке.
Она обдумала его слова и затем решила, отринув дурные предчувствия:
– Да, по крайней мере, это знакомое место, и у Рыся оно ассоциируется с хорошими временами.
На самом деле она понятия не имела, так ли это, однако упрямо продолжала сборы, полагаясь на интуицию Яна, затем забралась в телегу, нагруженную вещами, необходимыми для долгого отсутствия, и спешно выехала, пока на дорогах было еще не слишком многолюдно.
Курортная деревня Реентувка находилась всего в двадцати пяти милях от города, однако Антонина и возница провели в пути семь часов, двигаясь по грязной дороге с тысячами других людей, которые в основном шли пешком, потому что машины, легковые и грузовые, и почти все лошади были конфискованы на нужды армии. Женщины, дети, старики спешно покидали город, словно загипнотизированные страхом, взяв с собой то, что могли унести. Некоторые толкали перед собой детские коляски, тачки и ручные тележки, кто-то тащил чемоданы и нес на руках маленьких детей, большинство шли в нескольких слоях одежды, с рюкзаками, вещмешками, с обувью, перекинутой через плечо или болтавшейся на шее на связанных шнурках.