Жена султана

Джонсон Джейн

Я снимаю курильницу и подсвечник, вываливаю вещи из сундука на постель и едва успеваю затолкать узел внутрь, как слышу голос султана:

— Нус-Нус!

Этот голос невозможно не узнать. Как бы тихо он ни звучал, какая бы толпа ни шумела вокруг, он касается не только моего слуха, но и чего-то в животе, глубоко внутри. Я отбрасываю испорченный алый халат, натягиваю первое, что попадается под руку (темно-синюю шерстяную рубаху), прыгаю в старые бабуши, выбегаю из комнаты и падаю ниц.

— Вставай, Нус-Нус! Где книга?

Мой бедный смятенный разум еще не родил приемлемую историю,

чтобы объяснить, где загубленный Коран. Я лежу, упершись лбом в холодные плитки пола, и представляю, как будут спрашивать: «Как он встретил смерть, бедный Нус-Нус? Достойно? Было много крови? Какими были его последние слова?».

— Книга, мальчик! Поднимайся! Принеси ее! Иначе как записать мои замечания?

Мгновение-другое до моей затуманенной головы доходит смысл сказанного, и, когда я понимаю, у меня от облегчения едва не отнимаются ноги. Я кое-как поднимаюсь, снова бегу в свою комнату, хватаю книгу и подставку для письма и мчусь обратно.

Исмаил пристально на меня смотрит. Гладит бороду. Борода у него очень темная, аккуратно расчесанная надвое. Над бородой сверкают черные глаза, тяжелые веки полуопущены. Взгляд его искрится весельем, словно он знает что-то, чего не знаю я — очень возможно, это касается времени и обстоятельств моего ухода в мир иной. Но сегодня султан одет в зеленое, и это добрый знак. Зеленый — его любимый цвет (ведь это цвет Пророка), и если он в зеленом, то, скорее всего, на кровопролитие не настроен. А вот красный — или желтый — совсем другое дело. Мы очень осторожны, когда султан в красном или желтом, или когда прислужник приносит ему перемену платья.

— Идем!

Он поворачивается ко мне спиной, и я оказываюсь среди распорядителей работ, их целая толпа. За мной следует каид Мохаммед бен Хаду Аль-Аттар (его называют также Оттур, Медник), занятый беседой с тремя другими придворными светилами, а последним идет хаджиб — сам великий визирь, первый министр Си Абдельазиз бен Хафид. Хаджиб нагоняет меня и пристраивается рядом.

— Здоров ли ты, Нус-Нус? Похоже, ты немного задыхаешься.

Его мясистые губы изогнуты в улыбке, но глаз она не затрагивает. Мы все здесь носим маски.

— Я вполне здоров, сиди, благодарю, что обеспокоился.

— Альхамдулиллях.

— Слава Аллаху, — как подобает, отвечаю я, хотя как такой человек может произнести имя Милосердного, чтобы его тут же не поразила молния, мне непонятно.

— Рад это слышать. Я бы очень горевал, случись с тобой что плохое, — он опускает глаза. — По-моему, ты порезался.

Сердце мое содрогается.

— Это просто грязь.

Я дерзко смотрю ему в глаза и вижу, как улыбка тает на его губах, и в лице не остается ничего человеческого, как у ящера. Потом он роняет руку, небрежно, словно случайно, — но так, чтобы задеть мой пах. И смотрит, как я стараюсь и не могу сдержать отвращения.

— Как скажешь, Нус-Нус, как скажешь.

Его взгляд впивается в меня еще на миг, потом он отворачивается и расталкивает сопровождающих, чтобы приблизиться к султану и внятно напомнить всем нам, мне в том числе, что он считает себя —

себя, и только — равным нашему повелителю.

Взгляд светлых глаз бен Хаду скользит по нему, и я ощущаю, как от каида исходит неприязнь, неприязнь с оттенком презрения, хотя лицо у него каменное. Потом он отворачивается, и его серые глаза — зоркие, всевидящие — останавливаются на мне. И мне кажется, что в эти мгновения бен Хаду прозревает все, что случилось между моим врагом и мной.

Строительство императорского дворца в Мекнесе — деяние немыслимой дерзновенности, на грани безумия. Мы слышали от нескольких французских пленников, из тех, что повыше саном, что их король затеял такую же стройку, хотя и поскромнее, но сейчас там всего лишь охотничий дом посреди комариного болота. Впервые услышав об этом, Исмаил снисходительно рассмеялся.

— Эти европейцы! Все, на что они способны, это причуды и сумасбродства, из которых ничего не выйдет. Когда же я осуществлю свои планы, у меня будет обширный город, величайшее подношение милости Аллаха из всех, что когда-либо совершались. Я беру пустынные земли и преображаю их во славу Божию. Его святое слово будет начертано на земле, на стенах, на всем вокруг, его вечный, бесконечный замысел воплощен в телесном мире!

Пустынные земли сегодня упорно сопротивляются: у нас возникают все новые и новые трудности, которые я должен тщательно заносить в книгу записей по мере нашего продвижения. В рассеянии из меня плохой писец, да и дождь делает все возможное, чтобы помешать, размазывая чернила и смывая по временам целые слова. Как только меня отпускают, я мчусь к себе. Если я сейчас же не запишу точные указания, которые продиктовал Исмаил, и немедленно не доставлю их старшему мастеру, гнев султана будет стремителен и неизбежен.

Сидя со скрещенными ногами на диване, я раскладываю подставку для письма, макаю тростниковое перо в чернила и аккуратно вывожу: «Во-первых, Баб аль-Раис нужно укрепить железными заклепками и поперечными полосами. Найти нового мастера, чтобы изукрасил все солнцами и полумесяцами, поскольку, раз уж французский король называет себя «Король-Солнце», Исмаил властвует и над днем, и над ночью. Узор должен быть готов к открытию.

Во-вторых, снести будку охраны и возвести заново на восточной стороне.

В-третьих, внешнюю стену, ту, что ближе к меллахе, передвинуть на пятьдесят шагов; для чего потребуется снести дома на этом участке, чтобы соблюсти должное расстояние между нашими владениями и жителями города. Жителей уведомить посредством глашатая и приказать немедленно начать работы. Тем временем найти переселенцам жилье — но скарб за пределы площадки пусть вывозят сами.

В-четвертых, переделать резной фриз в Куббет аль-Хиятин. На этот раз отыщите мастера, который знает грамоте». (К несчастью для прежнего резчика, улыбающийся визирь указал, что надпись, которая должна читаться как «Величие Бога», надпись в изысканном куфическом стиле, повторяющаяся снова и снова, была изначально сделана с ошибкой и теперь гласит «Оковы Бога» — и ошибка эта воспроизведена десятки раз.)