Жена тигра
Шрифт:
— Да, конечно, — кивнул я.
— Вот именно! — подхватил Гавран Гайле. — Так что с течением времени даже те, чья судьба была отмечена печатью Смерти, стали называть меня чудодеем и говорили, покоряясь неизбежному: «Ты спас мою сестру и отца. Если не можешь помочь мне, все ясно. Я должен уйти». Я, совсем еще молодой человек, стал весьма известен, ко мне на прием стали приходить ремесленники и люди искусства — художники, писатели, музыканты. Затем пожаловали купцы, вслед за ними — мировые судьи и консулы, а в итоге моих советов стали искать и самые знатные аристократы. Однажды ко мне пришел даже сам король и сказал: «Если ты не сможешь мне помочь, я пойму, что мне суждено уйти». Через шесть дней его похоронили,
Один из спящих в крипте вдруг отчаянно закашлялся, потом кашель смолк, и стало слышно, как этот человек медленно и мучительно хватает ртом воздух.
— Но самый большой страх вызван неопределенностью, — продолжал Гавран Гайле. — Люди, конечно, не уверены в том, что встретятся со… с моим дядей, но более всего в самих себе. Они корят себя за бездействие, думают, достаточно ли они сделали, чтобы излечиться, сразу ли поняли, что серьезно больны, с самими ли лучшими врачами советовались, самые ли действенные лекарства принимали и правильные ли молитвы произносили…
— Вот за этим они сюда и приходят, — вставил я.
Но бессмертный человек, будто не слыша меня, продолжал рассказывать:
— Благодаря их страхам я стал чуть ли не самым знаменитым и уважаемым человеком в королевстве. Особенно высоко люди ценили мою честность. Считали, что я и плату не возьму, если окажется, что ситуация безнадежна.
— Но я никогда даже не слышал о вас, — сказал я.
— Это было много-много лет назад, — равнодушным тоном пояснил он, и для меня это звучало поистине невероятно.
— Как же столь идеально задуманный подход к профессии дал сбой? — спросил я.
— Я, разумеется, совершил ошибку.
— Случайно, не по вине ли женщины?
— Да. Как вы догадались?
— По-моему, я уже когда-то слышал нечто подобное.
— Нет, то была совсем другая история, — весело возразил он. — На этот раз я расскажу вам чистую правду. Да, виной всему действительно была одна молодая женщина, дочь богатого купца, торговавшего шелком. Она заболела, врачи дружно считали ее уже почти покойницей и находили, что нет ни малейшей надежды на выздоровление. Девушка занемогла внезапно, у нее возникла страшная боль в шее и затылке, сильно поднялась температура.
— Что же с ней было такое? — спросил я.
— В те времена названий для болезней было гораздо меньше. Иногда и термина-то никакого не имелось. К вам просто приходила Смерть. Эту юную купеческую дочь все очень любили, она вот-вот должна была выйти замуж. Я понимал, что ее отец доставил меня к ней только для того, чтобы он мог с чистым сердцем сказать себе: «Да, я сделал все, что мог». Эта молодая женщина… действительно выглядела очень больной и испуганной. Но не сдавшейся! При этом все ее близкие хотели только, чтобы я сказал: «Да, диагноз верен, ничего не поделаешь, придется смириться с неизбежностью». Это было совершенно нормально, потому что они сделали все, что в их силах, но я видел, что девушка не сдается и хочет только, чтобы я понял: уйти она не готова.
Я молчал, он тоже немного перевел дух и продолжил:
— В общем, я дал ей выпить кофе и заглянул в чашку. Мне стало совершенно ясно, что путешествие началось. Все свидетельствовало об этом: и направленные от нее линии, по которым распределилась гуща, и ее собственное состояние. Она очень ослабела уже, но по-прежнему не сдавалась. Ее не сломило даже мое толкование того, что мы увидели на дне чашки. Бедняжка не пожелала поверить мне, даже когда я сказал ей, что никогда не ошибаюсь. Нет, она не дала мне пощечину и не потребовала, чтобы я немедленно убирался вон. Девушка просто целых три ночи подряд упорно цеплялась за свое нежелание умирать, а я изо всех сил старался как-то
После этих слов Гавран Гайле надолго умолк и лишь тихонько шуршал чем-то там, за стеной.
— Ваш дядя, наверно, был в ярости? — спросил я.
— Да, разумеется, — подтвердил он. — Но в тот раз ярость его была еще не столь велика, как впоследствии. Тогда он еще только предупредил меня, понимаете? Дядя сказал: «То, что ты сделал, просто неслыханно. Ты предал меня, но на этот раз я тебя, пожалуй, прощу, поскольку ты еще очень молод и сильно влюблен. Но учти: только на этот раз!»
— Похоже, он оказался способен проявить великодушие?
— Более чем. Но разумеется, как выяснилось впоследствии, моя любимая не просто немного захворала. Она действительно была очень больна. Вскоре после того, как мы с ней сбежали и начали строить совместную жизнь, ее хворь снова дала о себе знать, причем точно так же, как и в прошлый раз. Она опять оказалась в постели. Я приготовил ей кофе и увидел, что приговор написан на дне чашки так же четко, как название театра на билете или сумма на банковском счете. Но я все же снова помог ей разбить эту чашку, понимая, что жизни без нее для меня нет. Тут появился мой дядя. «Ах ты, дурак, — сказал он мне. — Нет, ты не сын моего родного брата! Один раз я простил тебе твой обман, но теперь довольно. С этого дня я больше не желаю тебя видеть — не нужен ты мне такой. Твой час никогда не наступит. Каждый день своей жизни ты станешь искать смерти, но так и не обретешь ее!» — После этих слов бессмертный человек горько рассмеялся, а у меня уши словно заложило ватой — такая пугающая тишина возникла вдруг в голове. — Понимаете, доктор, дядя, разумеется, отнял у меня любимую, — снова заговорил он. — Я долгие годы влачил жалкое существование, полагая, что именно это наказание — мое одиночество, невозможность найти кого-то, хоть немного похожего на нее, — он и имел в виду. Но лишь по прошествии шести или семи лет я стал замечать, что ни мое лицо, ни руки, ни волосы ничуть меняются. Тогда я впервые заподозрил истину, а затем и нашел подтверждение своей догадке.
— Какое же?.. — еле слышно выдохнул я.
— Я бросился в море с крутого утеса, — вполне спокойно ответил он. — Это было в Неаполе. Но и на дне морском я не обрел смерти.
— Высок ли был тот утес? — спросил я, но он мне не ответил и продолжил свой рассказ:
— Чашка, разумеется, по-прежнему всегда со мной. Я все так же занимаюсь своим ремеслом, надеясь, что со временем дядя простит меня. Но шли годы, и я вдруг обнаружил, что стараюсь не давать чашку тем, кто, как мне кажется, будет жить еще долго. Зато я постоянно вручаю ее людям, которые вскоре наверняка должны умереть.
— Что же стало тому причиной? — спросил я.
— Я понял, что ищу общества тех, кто умирает, потому что надеюсь увидеть среди них своего дядю. Вот только он со мной встречаться не желает. Зато недавно почивших людей я зачастую вижу по нескольку дней. Однако я далеко не сразу понял, кто они теперь такие. Ведь ни один врач, в том числе и я сам, не может видеть умерших и похороненных людей. По-моему, мой дядя делает это нарочно, и я вижу их. Они стоят, такие одинокие, в полях, близ кладбищ, у скрещений дорог, и ждут, когда минуют сорок дней.