Жена в наследство. Книга вторая
Шрифт:
Дине всё же собралась, и вместе мы спустились во двор, уже убранный после ночной напасти. Пока слуги закрепляли наш багаж на запятках кареты, мы стояли на крыльце, глядя то в пасмурное небо, то на ворота, куда сейчас придётся выезжать. И внутри меня металось что-то. Хотелось пойти обратно в замок и разыскать Хилберта. Хотя бы пару слов сказать на прощание, пусть ему это, наверное, не нужно. Но, будто услышав мои мысли, распахнулась дверь, и к нам вышел сначала Алдрик, которого йонкер отправлял с нами, а за ним и он сам.
Страж прошёл дальше, только бросив короткий взгляд на
– Я хотел бы поехать с вами. – Пальцы Хилберта сжались на моём локте.
Я слегка повернула к нему голову.
– Но вынуждены остаться. Я понимаю.
– Я рад, что вы понимаете, вроу.
Боже, как тягостно слышать эти официальные обращения: я никак не могла к ним привыкнуть. Особенно сейчас они кололи уши и пробегались раздражением по нервам. Хилберт скользнул ладонью вниз по моему предплечью. Подхватив мою кисть, поднял и поцеловал тыльную сторону, мягко сжимая пальцами. Я закусила губу, мысленно проклиная его за это. За каждый подобный жест, который оседал в душе воспоминанием: только и прокручивать, как диафильм. Анализируя, примеряя и пытаясь понять, что чувствую в ответ.
– Паулине! – окликнула меня Дине, уже садясь в карету.
Алдрик поддерживал йонкери под локоток. И, прежде чем она исчезла внутри, Страж успел-таки скользнуть ладонью по её талии. Тоже страдальцы – у всех свои переживания. Я сделала было шаг вперёд, но Хилберт удержал меня, обхватив за пояс. Его губы прижались к шее под затылком, скользнули вниз, играя на выступающих позвонках.
– Я скоро приеду, – хрипло проговорил йонкер и отпустил меня.
Не знаю, как я дошла до кареты, переставляя ослабевшие ноги. Алдрик и мне подал руку, я опёрлась на неё, сжала так сильно, что Страж взглянул на меня удивлённо, а затем перевёл взгляд на Хилберта, который так и стоял на крыльце. Губы мужчины сжались, будто он не одобрял всего, что происходит.
Скоро мы спустились с холма и покатили через долину, затянутую тончайшей пеленой тумана, помалу тающей с рассветом.
Со стороны Пустоши наползала огромная серо-синяя туча. Она некоторое время тащилась за нами, будто самый главный Страж, а после начала осыпаться дождём. Сопровождающие накинули плащи, превратившись как будто и вовсе в неподвижные камни. Мы поехали уже знакомым путём – через Моссхил. Даже на ночь остановились на том же постоялом дворе, откуда я забрала Лауру. Впрочем, она, кажется, ничуть не тосковала по этой работе. Сейчас она до поры осталась в Волнпике: я сама настояла на этом. Хоть девушка и призналась мне в просьбе антреманна, а червь недоверия к ней продолжал грызть.
Невольно вспомнилось, как я вообще оказалась здесь первый раз: раненая, напуганная и ни черта не понимающая. С тех пор будто целая вечность прошла. И сотни сотен шагов от острого неприятия всего, что со мной случалось, до хоть какой-то уверенности в том, что я здесь теперь не одна.
Как только мы
– Эти мельницы принадлежат ван Бергам? – решила спросить я у Дине.
Ведь что-то слышала о том, что под их надзором как раз находятся мельницы под Шадоуриком, с помощью которых осушают большие территории в заболоченных поймах рек.
– Да. Практически все, что вблизи города. В некоторых из них постоянно живут люди. В некоторых только иногда.
Похоже, мой вопрос йонкери ничуть не удивил. Выслушав её, я снова уставилась в окно, наслаждаясь колоритным пейзажем в устало-золотистых тонах отгорающей осени. Интересно, далеко отсюда море? Конечно, дальние путешествия мне запрещены, но всё же, может, удастся уговорить йонкери выехать куда-то – посмотреть окрестности. Конечно, когда основные намеченные мной дела будут разрешены. А может – мелькнула вдруг шальная мысль, – мне даже удастся съездить куда-то с Хилбертом? Когда он приедет…
Я легонько тряхнула головой, прогоняя непрошеные мечтания. И откуда только они взялись? Будто и правда размышляю о совместном отпуске с мужем. Глупость какая… Но эти солнечные виды, совсем не похожие на суровую мрачность Волнпика, невольно нагоняли на меня лёгкую негу. Чистейшая пёстрая пастораль, как на полотнах Ван Гога: яркие мазки, от которых как будто меркнет в глазах всё остальное, когда-либо виденное. Даже можно было разглядеть прогуливающийся вдалеке скот, который ещё не увели в зимние загоны.
Шадоурик приятно меня удивил. Он не был похож ни на мрачный Моссхил, ни на строгий и в то же время вызывающе яркий Ривервот: он имел собственное лицо, сложенное из грубо вытесанных округлых камней, белёных оконных рам и зелёных ставней – совсем таких, какие я видела однажды в воспоминаниях Паулине. Он пах дымом печей и пряными булочками. Сеном и последними осенними цветами в аккуратных балконных ящиках. Он звучал оживлёнными голосами горожан и звоном молота в дальней кузне. Грохотом колёс по неровной мостовой и хлопаньем крыльев птиц, напоминающих голубей, что вспархивали из-под них спешно и садились на карнизах, подставляя сизые спины солнцу.
В этот городок можно было влюбиться с первого взгляда. И отчего-то мне хотелось плакать, глядя на него, как будто я и правда оказалась вдруг дома. Странное чувство. Настолько глубинное, что его и правда можно было списать на ещё оставшуюся во мне, но спрятанную куда-то далеко память Паулине. Но нет, я видела его своими глазами, чувствовала своим восприятием. Ведь случается в жизни попасть в такие места, которые сразу кажутся родными.
Пока мы ехали по узкой улочке, я сидела, высунув голову в окно. Когда аромат булочек стал сильнее – стала приглядываться со всем вниманием. И увидела лавку с вывеской в виде какой-то фигурной плюшки.