Жена

Арцыбашев Михаил Петрович

— А… — начала она и не договорила.

Я молчал, и мне было хорошо оттого, что я сказал. Жена задумалась, уставившись черными, еще блестящими от слез глазами в угол.

— Что ж… может быть, вы и правы… — вдруг сказала она и тяжело вздохнула, потом неожиданно робко

взглянула на меня и улыбнулась. Может быть, к лучшему… теперь, а… — она опять не договорила.

Потом встала и долго поправляла волосы, а я ждал.

— А дети? — не поворачиваясь, спросила она.

— Ну, что дети… — спокойно и серьезно возразил я. — Они всегда счастливее с матерью, чем с отцом…

— Но нужен же им все-таки отец?

— Зачем? — удивился я. — Спрашивает ли когда-нибудь обо мне мой?

— Теперь, конечно, нет…

— И не спросит никогда, если ему не внушить бессмысленной и глупой мысли, что стыдно не иметь под боком отца. Если, выросши, пожелает он увидеть меня… так, из любопытства, пусть… мы, может быть, будем друзьями!

— Материальные условия? — тихо спросила опять жена.

— Что об этом говорить!.. Иначе было бы слишком тяжело для женщины… А любить?.. Вы поймите, что любовь приходит без нашего ведома, не по закону… Ведь это банальнейшая истина, и приходится ее напоминать всем каждую минуту… Странно…

— Хотите чаю? — вдруг спросила она, поворачиваясь.

Я засмеялся.

— Хочу!

И она засмеялась, и стала вдруг такой близкой, простой, доброй, милой.

— А ведь мне сейчас, перед вами, было ужасно весело, — проговорила она, — и в самом деле… что… то есть что, собственно, случилось

непоправимого? Как болезнь, так… Есть и лучше вас, есть! И жизнь хороша вообще… Это так только… не могу я так легко смотреть, как вы!

— Жаль, — сказал я.

— Да, жаль, — встряхнула она головой и тяжело вздохнула.

Через часа два, когда я уходил, просто и дружелюбно простившись с ней, в воротах столкнулся со мною высокий и красивый студент, которого я сейчас же узнал. Он посторонился, посмотрел на меня равнодушно и прошел. На одну секунду где-то в глубине меня шевельнулось дурное, ядовитое, какое-то гнилое и противное мне самому чувство, но сейчас же и прошло. Мне захотелось сказать ему что-то бодрое и веселое, ударить по плечу, улыбнуться. Стало радостно и легко.

«Ревность, самолюбие… — подумал я, уходя. — Все смеются над ними, а как трудно стать выше их… так трудно, что, веря, всем сердцем веря, что это дурное чувство, страшно сознаться, что его нет!»

Я шел по пустынным длинным улицам, облитым холодным голубым серебром лунного света и перерезанным резкими черными тенями от домов, деревьев и телеграфных столбов, и чувствовал себя так легко, точно свалилась с меня какая-то огромная прилипчивая тяжесть. Я был рад за жену, за себя, за всякого человека, который может свободно, смело и весело жить.

Я поднял глаза к небу, и предо мною встал огромный мир, необозримый бездонный простор, залитый мириадами сверкающих звезд и потоками радостного, живого, бесконечного света.