Женевьева неумершая
Шрифт:
Женевьева возвращалась в обеденный зал. В золе камина еще теплились угли, слуги прибирались при свечах, унося посуду на кухню, ссорясь из-за остатков мяса и фруктов.
Они застыли, когда она вошла в зал, но, узнав ее, пожали плечами и вернулись к работе. Они знали, кто она, но знали и то, что среди домочадцев фон Унхеймлиха она стоит лишь чуть выше их. По сравнению с капризами графа Рудигера она не представляла опасности.
Здесь была девушка-служанка, лет около двадцати, темноволосая среди прирожденных блондинок, страстная среди мешковатых подруг. За обедом Женевьева
Девушка подойдет.
Анулка была у камина и ждала. Женевьева поманила ее пальцем, и та, сделав реверанс, с самодовольным видом пошла через зал, явно специально, чтобы позлить других служанок. Они повернулись к ней спиной и затрясли белыми косами, беззвучно бормоча молитвы Мирмидии.
Смуглянка взяла Женевьеву за руку и повела прочь из зала, в гардеробную. Обставлена она была небогато, но там нашлась койка с подушками, а не с соломенным тюфяком. Анулка села на кровать и, улыбаясь, распустила шнуровку на юбке, сняла шейный платок с тонкой шейки. Клыки Женевьевы удлинились и заострились, рот раскрылся. Красная жажда застила ей глаза. Она ощутила, как вытягиваются ее ногти на манер когтей, и отбросила волосы с лица.
– Нет, дитя мое, – произнес кто-то, кладя руку ей на плечо. – Не унижайся.
Она крутанулась на месте, готовая полоснуть острыми как бритвы когтями, и увидела, что человеком, влезшим не в свое дело, был граф Магнус. Она сдержалась вовремя. Ничем хорошим не кончилось бы, причини она вред этому аристократу, другу и учителю графа Рудигера.
– Эта потаскушка ищет покровителя, денег и возможности выбраться из этого места.
Блузка Анулки уже лежала у нее на коленях, ее тело в лунном свете казалось бледным и холодным. Из ее рта на грудь стекала струйка голубоватой слюны.
– Она жует дурманящие корешки, Женевьева, – сказал Магнус. – Ты отравишься.
Анулка улыбалась, как будто Магнуса здесь вовсе не было, показывая перепачканные зубы, и гладила себя, приглашая Женевьеву прижаться жадным ртом к ее телу.
Не будь она столь поглощена красной жаждой, она, наверно, разглядела бы пагубную страсть Анулки. Та была сейчас где-то далеко, взгляд ее затуманился. Служанка откинулась на спину и извивалась, словно Женевьева кусала ее. Она стонала, призывая какого-то давнего, а может, наполовину выдуманного любовника.
Магнус нашел одеяло и не без сочувствия укрыл им медленно извивающееся тело Анулки.
– Она проспится, – сказал он. – Мне это знакомо.
Женевьева взглянула на него, вопрошая без слов…
– Нет, – ответил он, – не я, мой отец. Его брат был одним из тех пяти, которые не вернулись, когда Фридрих добыл рог. Он считал, что на месте брата должен был быть он, и пытался заглушить вину грезами.
Теперь она ослабела и утратила мужество. Ее трясло, десны горели, в желудке
– Грезы, – задумчиво повторил Магнус.
Ничего не поделаешь. Она должна отыскать Бальфуса и овладеть им. Он будет сопротивляться, но она найдет в себе силы, чтобы справиться с ним. Ее зубы вопьются ему в шею.
Она повернулась, и у нее подкосились ноги. Магнус, неожиданно проворный для своих лет, подхватил ее.
– Слишком давно не ела, да? – спросил он. Ей не нужно было отвечать.
Он опустил ее на каменные плиты пола, холодные как лед, и прислонил к стене.
Красная жажда сделалась невыносимой. Граф расстегивал семь крошечных пуговок на рукаве куртки. Он закатал рукав и расстегнул манжету рубашки.
– Кровь будет жидковата, – сказал он, – но наше семейство чистокровное. Мы можем проследить наш род вплоть до самого Сигмара. Побочно, разумеется. Но кровь героя во мне есть.
Он протянул ей запястье, и она увидела чуть пульсирующую голубую жилку. Его сердце все еще было сильным.
– Вы уверены? – спросила Женевьева.
Магнус был нетерпелив:
– Дитя, тебе это необходимо. Пей же.
Она облизнула губы.
– Дитя…
– Я на шесть веков старше вас, граф, – сказала она.
Она бережно взяла его руку в свои и склонилась лицом к вене. Она облизала его кожу языком, ощутив медно-солоноватый вкус его пота, потом нежно надкусила кожу, всасывая хлынувшую в рот кровь.
Анулка стонала в наркотическом забытьи, а Женевьева сосала, чувствуя, как по телу разливаются тепло и покой.
И все кончилось, ее красная жажда улеглась, и она опять стала самой собой.
– Благодарю, – произнесла она, вставая. – Я ваша должница.
Граф продолжал сидеть, вытянув обнаженную руку, на которой заплывали кровью крошечные ранки. Он рассеянно уставился в окно, на самую большую из лун. По небу плыли облака.
– Граф Магнус?
Он медленно повернул голову и посмотрел на нее. Она поняла, как он, должно быть, ослаб, накормив ее. Непобедимый или нет, он был старик.
– Простите, – сказала она, исполненная благодарности.
Она помогла ему подняться, крепко обхватив вокруг огромной, как бочка, груди. Он был крупным, ширококостным, но она управлялась с ним легко, как с хилым ребенком. Ей передалась часть – слишком большая – его силы.
– Дитя, отведи меня на балкон. Я хочу показать тебе ночной лес. Я знаю, что ты лучше видишь в темноте. Это будет мой тебе подарок.
– Вы и так уже сделали достаточно.
– Нет. Рудигер был сегодня несправедлив с тобой. Я должен исправлять то, что творит Рудигер. Это часть наших уз.
Женевьева не поняла, но знала, что должна пойти с графом.
Они пересекли обеденный зал, который уже покинули слуги, и подошли к балконной двери. Облако уплыло, и в окна лился свет, падая на портрет, висящий на почетном месте среди охотничьих трофеев фон Унхеймлиха.
Магнус медлил, глядя на портрет молодой женщины среди деревьев. Женевьева почувствовала, как по телу его пробежала дрожь, и он тихо прошептал имя: