Жених моей матери
Шрифт:
— Иди сюда. — Я протянул руку, но она, хитро глянув, покачала головой.
Никому её не отдам. Пошло все к чертовой матери! Хавронский пусть спит спокойно, его дочь будет в надежный руках. Как только вернемся в Москву, я во всем ей признаюсь. Я так решил. И решения своего не изменю.
— Иди ко мне, — повторил я и похлопал по одеялу рядом с собой.
— Неа. — Леська застегнула пуговицу на рубашке, прикрывая свои прелестные груди и заявила: — Руслан Валерьевич, я есть хочу вообще-то. В этом доме, — обвела взглядом спальню и вернула его ко мне, — вообще есть еда? Что это? Холостяцкая
— Можно и так сказать, — потеряв всякую надежду на продолжение нашего утреннего неспешного секса, я отбросил одеяло и осмотрелся в поисках трусов.
Не найдя рядом, поднял голову на Олесю и ухмыльнулся. Она стояла, пунцовая от смущения. Да девочка, я тебя по-прежнему желаю со страшной силой. И так просто ты от меня не отделаешься. Хочу насладиться тобой, хочу целовать тебя, ласкать и проникать в тебя до предела, хочу слышать, как ты стонешь, как сбивается твое дыхание, как…
— Руслан! — возмущенно воскликнула она, и я, качнув головой, засмеялся. Видимо, на моем лице очень ясно читались все мои мысли. Мои самые пристойные мысли, связанные с Олесей Хавронской. Непристойные же…
— Лови! — Леська, подорвавшись, схватила с кресла мои боксеры и бросила мне. — И накорми уже меня! — состроила жалобную гримасу.
— Пойдем, голодающая. — Я натянул трусы, за ними брюки, подошел к ней и, взяв за руку, притянул к себе. — Лесь… — Она смотрела на меня своими глазищами, на губах играла легкая улыбка, щеки все еще были розовыми. — Какая же ты красивая, — не удержался я. Коснулся тыльной стороной ладони её щеки. Она тут же потерлась об неё и издала что-то сродни мурлыканью котенка. Поцеловала пальцы и снова посмотрела на меня.
— Ты же больше не уйдешь от меня? — спросила она так, будто бы на полном серьезе опасалась, что я сейчас уеду, оставив её. Уеду… Я нахмурил брови, поимая, что мне реально нужно сегодня ехать на открытие отеля. Но… Пошло оно! Без меня не справятся? Справятся, не маленькие. Все налажено и отработано. Сколько раз мы запускали новый отель? Пошло оно все к черту!
— Не уйду, — ответил я и поцеловал её. Жадно, глубоко, желая показать ей, что она моя, и что теперь все будет по-другому. Я больше не буду бегать от собственных чувств и ей не позволю. Хотя Олеся, судя по тому, с какой готовностью прильнула ко мне и ответила мне не менее жарко, тоже не была намерена прятаться.
— Я хочу есть, Руслан, — поцеловала меня в подбородок и попыталась выбраться из моих рук. — Если мы не поедим, сил у нас не останется.
Я с тоской посмотрел на Олеську, затем опустил взгляд в вырез рубашки, едва прикрывающей её высокую грудь и, тяжело вздохнув, все же повел прочь из спальни.
Так что это за место? — спросила Олеся, и отхлебнула из большой чашки горячий, только что сваренный кофе.
Я осмотрел её с ног до головы. Она сидела на табурете, поджав под себя одну ногу и…
— Где твои трусы? — сипло выдавил я.
— Я их постирала, — пожала она плечами и ехидно улыбнулась.
— А разве в Америку ты нижнее белье не брала?
— Брала. — Она снова сделала глоток. — Но мой рюкзак с вещами остался в багажнике твоего автомобиля. Поэтому, если тебя смущает женщина без трусов, можешь принести
— Пожалуй не буду, — хмыкнул я. Её глаза блестели яркими искорками, губы, чуть припухшие от поцелуев, стройные ножки, которые не скрывала рубашка… И голая задница, чтоб её! Олеся, ты сведешь меня с ума!
— Так что это за место? — повторила вопрос она.
— Этот дом я построил пару лет назад, — от греха подальше уселся с другого края стола. — Это место, где я могу побыть наедине с самим собой, привести мысли в порядок, — честно признался я, глядя ей в глаза. А смысл утаивать? Ни одна женщина тут не была, и я никогда не думал, что будет… А Олеся Хавронская бесцеремонно влезла всюду. В мысли, в душу, в сердце. Взяла меня в свой плен еще до того, как я успел опомниться. И мои жалкие потуги избавиться от чувств к ней сейчас казались смешными. Если сносит крышу, не нужно её ловить, будет только хуже…
— Ясно, — кивнула Леся и вздохнула. Опустила взгляд, покрутила чашку. Я понимал, что её мучает какой-то вопрос. И даже догадывался какой, но все же решил дождаться, пока она сама дозреет и задаст его.
— Руслан, — вскинула голову, облизнула губы, и я ощутил жар в паху. Ну нельзя так реагировать на женщину. Нельзя, черт возьми! — Сегодня открытие отеля, и ты должен быть там. С мамой.
— Должен, — согласился я.
— Ты поедешь?
— А ты хочешь, чтобы я поехал?
— Нет, — не медля ответила она. Отпустила чашку, поднялась из-за стола и, подойдя ко мне, положила ладошки мне на плечи. Я смотрел на неё снизу вверх и… ждал. — Что будет, когда мама обо всем узнает?
Я одним движением сгреб её и усадил на колени. Погладил по спине, по распущенным мягким волосам, ткнулся ей в шею и выдохнул:
— Ты можешь потерять её.
Почувствовал, как она вся напряглась и замер в ожидании ответа.
— А её у меня никогда и не было, Руслан, — произнесла наконец Леся. Провела пальчиками по моим плечам, коснулась груди. Её ладошка застыла в области моего сердца, вторая прошлась по лицу. — Она никогда меня особо не любила. Я для неё была напоминанием, — уныло хмыкнула Леся и заглянула мне в глаза.
В её глазах было столько грусти и тоски… Я внезапно осознал, что эта девушка, еще совсем девчонка, которая старается быть сильной. Но нужно ей другое… Какая семья могла быть у Наташи и Хавронского? На что смотрела маленькая Леська? Испытывала ли она когда-нибудь настоящую родительскую любовь? Сердце защемило и стало так мерзко.
— Ты не права. Наташа любит тебя.
Я не лгал. Она действительно любила Олесю, о чем неоднократно говорила мне. Говорила, когда… когда все произошло, думала об аборте, но стоило Олесе родиться, поняла — что бы ни случилось, Олеся появилась на свет, и значит, так и должно было произойти. Я тогда не мог понять, как Наташа может такое говорить, но теперь… Что это? Хавронский оставил мне свою дочь, чтобы загладить вину? Все, что было, случилось так давно, что воспоминания уже много лет не будят во мне никаких чувств. Наша любовь с Наташкой была самой первой, самой яркой, но, по сути, мы были еще детьми, а потом слишком быстро пришлось взрослеть.