Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
Сапар-ага огорчился. И не потому, что неверный это довод, а потому, что на Овеза такие слова вполне могли произвести впечатление: если и намеревался вернуться, не вернётся.
Часть вторая
Домой Сапар-ага воротился уже за полдень. Сейитли тоже пришёл чай пить. Внуков не было видно ни в доме, ни во дворе — убежали куда-нибудь играть…
Едва Сапар-ага присел на кошму, сразу усталость разлилась по всему телу. Он вышел во двор, засучил рукава, умылся холодной водой. Видно, увлёкся он, походил больше, чем можно. А поясница ничего,
— Чай настоялся. Будешь пить, папа?
— Обязательно, сынок, во рту совсем пересохло.
— Я смотрю, устал ты. Ходил много?
— Пустяки… Разве может человек устать от полей? Вот больница — это да, вконец она меня вымотала!
Невестка поставила перед Сапаром-ага большой чайник.
— Джемал говорит, без тебя старики наведывались, Узнали, что ты из больницы вышел, навестить хотели.
Джемал кивнула, подтверждая слова мужа.
— Сказали, вечером ещё придут.
— Хорошо, если придут.
От зелёного чая прошибло потом, внутри всё смягчилось, отошло. Сапар-ага с удовольствием поел плова с курицей. Умеет невестка плов готовить, и рис у неё всегда мягкий, с морковкой ровно перемешан. Да, видно, старость своё берёт, теперь только мягкая пища по душе. Покойница Бибиш тоже мастерица была на плов, а вот такой мягкий он у неё не получался. Скоро пять лет, как умерла, бедняжка. Плохо без неё. Недаром умные люди говорят: «Не на радость жена мужу, а на старость». Сильно он тосковал, когда умерла Бибиш. Потом ничего, притерпелся. Счастье ещё, что семья у него ладная: хороший сын, невестка уважительная. У Джемал свёкор всегда на первом месте. Может, это Сейитли её научил, а только думается, сама всё понимает. Потому что, если нет у человека понятия, если сердце ему не подсказывает, тут уж учи — не учи… С невесткой повезло, ничего не скажешь — безупречная женщина. Не он один так думает, люди говорят, а это вдвойне приятно…
Пообедал, и потянуло поспать: положи сейчас голову на подушку, мигом сон сморит.
— Ты бы вздремнул, отец, — сказал Сейитли, видя, что старик совсем отяжелел. — А я схожу к Агаджану. Он ведь сегодня уезжает. Он потом зайдёт к тебе проститься.
— Что это он так торопится?
— Так ведь он только за матерью приезжал.
— Опять хочет в город свозить?
— Нет, отец, на этот раз он её совсем увозит.
Сапара-ага словно кто за плечи тряхнул.
— Быть не может! Не согласится она насовсем!
— Уговорил. Вечерним поездом уезжают. Мы с ним ещё с утра вещи в багаж сдали.
Сапар-ага резко выпрямился. Усталости он больше не чувствовал, и спать ему уже не хотелось. Резануло в спине, под лопаткой, сердце забилось неровно и часто. Однако старик не стал прислушиваться к тревожным сигналам — новость, которую он только что услышал, оглушила его. Сон, приснившийся ему сегодня, его нынешняя встреча с полями, эта новость… Между всем этим есть какая-то связь, невидимая, но ощутимая. Только вот не разберёшь сразу, в голове всё как-то перепуталось, смешалось… На мгновение перед Саларом возникло лицо Ямата. Показалось и тотчас исчезло.
— Сынок! — окликнул Сапар-ага стоявшего в дверях Сейитли. — Ты иди. Я тоже приду. Я сейчас…
Сейитли
Вот видишь, Ямат, что получается? Солтанджемал уезжает. Каково ей покидать родное гнездо? А с другой стороны посмотреть, ведь и одной не сладко на старости-то лет. Единственный сын, и врозь жить? Лучше, конечно, если б Агаджан в село вернулся. Не получается, городская у него работа…
И останется брошенный дом. Не старый ещё, жить бы да жить в нём. И на двери будет висеть замок. На двери твоего дома, Ямат! Как же я теперь буду говорить с тобой, а?
Какая-то пустота возникла в душе Сапара-ага. Целый кусок его жизни, огромный, главный кусок, оказался вдруг как бы зря прожитым. И он ничего не в силах изменить. Сапар-ага тяжело вздохнул и поднялся, взял посох и направился к дому Ямата. Сегодня дом опустеет. Двухкомнатный дом с большим коридором, с верандой. Чуть не каждый кирпич, положенный в его стены, Сапар-ага подержал в руках.
Вроде недавно было, а двадцать лет уже прошло… Дом строили в пятьдесят третьем, в июне. В те времена Сапар не знал, что такое усталость, понятия не имел, что бывает такая вот противная дрожь в коленях. Днём он работал в поле, а вечером запрягал в арбу ишака и до полуночи возил кирпич. И сейчас ещё стоит в ушах назойливый, бесконечный скрип колёс…
Он не один возил, и другие приходили. Никто их не просил, не призывал на помощь. Просто строили дом семье Ямата. Кирпич возили с другого конца села. Каждый сгружал, складывал кирпич к кирпичу, чтоб каменщику сподручней было брать, и снова ехал. По три-четыре ездки успевали сделать. На усталость не жаловались, хотя не просто это — возить и разгружать кирпич после целого дня работы.
Ни тогда, ни теперь не понимал Сапар-ага людей, на всё готовых ради денег. Если кто-то говорил ему, что постриг соседу овцу и взял за это два рубля, он молча отворачивался от этого человека и уходил, страдая при этом, как от боли. И где у него совесть?! Нету совести, жадность вместо неё. Обеднел бы без этих двух рублей? Жадных людей Сапар-ага боялся, остерегался их.
Как хотелось теперь снова услышать скрип ишачьей арбы в лунную, молочно-белую ночь! Скрип арбы неприятен для уха, это не музыка, но Сапар-ага слышал в нём биение сердец, совестливых, бескорыстных…
В августе Солтанджемал наконец застелила полы кошмами. Народу на новоселье явилось много, и в комнатах, и на веранде — везде было полно.
В большом закопчённом казане, установленном на очаге против дома, жарилось праздничное пишме. Румяные кусочки теста с ещё шипящим на них маслом вытаскивали из котла и тут же разносили гостям.
— Кушайте! — угощала Солтанджемал. — Ешьте на здоровье! Акгозель, закладывай в котёл побольше. — Хозяйка вся так и сияла радостью: наконец-то она могла выразить людям свою благодарность, своё расположение. Первый раз с тех пор, как Ямат ушёл на фронт, принимала и угощала она гостей. — Нельзя, сосед, обидишь. Не отпущу, пока не отведаешь моего угощения! Агаджан, сынок… возьми-ка ребят, тащите сюда дыни с арбузами. Не стесняйтесь, прошу вас, ешьте на здоровье!..