Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
— Ах, спасибо, братишка. Ты истинный друг.
Наблюдавший за всем этим Базар-ага, когда пьяницы удалились, сказал Мергену:
— Молодец, сынок, ты хороший парень, только не верь Бегмету, никакой ты ему не друг. Да и друг другу они не друзья. Это не они, а водка болтает.
Помолчав, Базар-ага заговорил. Заговорил так, будто стремился выговориться, излить душу.
— А ты молодчина, что помог подняться Бегмету. Обрадовал меня. Подать руку упавшему — дело мужчины. Был у меня, сынок, хороший друг. Керим. Жил он в соседнем селе Йылгынлы. Хороший, верный товарищ был. Он за меня и в огонь, и в воду мог. А я… Эх-эх, странно устроен мир. Все
Война была очень тяжёлой, сынок. Для меня особенно: за восемнадцать дней до её начала я женился. Женился, не женился, надо было защищать Родину. Это хорошо понимал и я, и жена моя Садап, и мама. Отца у меня не было, он умер за год до того от тифа. Короче говоря, пошёл я на фронт. Много нас из нашего села пошло… То, что мы увидели там… Мы вольно росли в селе и даже представить не могли, что это такое — война. Товарищи, с которыми вчера делили солдатский паёк, сегодня падали мёртвыми. Все понимали, что такое же завтра может случиться и с тобою. Но человек всегда полон надежд. Особенно, если рядом с ним — близкий, верный товарищ. Со мною рядом был Керим.
Вспоминаю, сынок, один день. Ровная, как стол, местность. Травы до пояса. А от трав такой пьянящий аромат, что голова кругом идёт. И птицы поют. Лежу я в траве и смотрю в небо. Небо синее-синее. Редкие белёсые облака будто приклеены к нему, не двигаются.
И вспомнилось мне родное село. Весной у нас в Туркмении небо такое же синее и бездонное. И вот в такой тихий, чудесный день…
Враг пошёл в атаку, а мы стали отражать её. Никто не жалел зелёную траву, никто не щадил птиц, а синее небо вскоре заволокло гарью.
В том бою ранило меня. Упал я на траву, потеряв сознание, а когда очнулся, вижу: у моего изголовья сидят Керим и незнакомый человек в белом халате, видимо, врач.
— Я очень боялся за тебя, — заговорил Керим и облегчённо вздохнул. — Теперь всё страшное позади.
Он был очень бледен и через силу улыбался. Поговорив ещё минуты две-три, Керим попрощался со мной. После этого мы долго не виделись.
Лечащий меня врач рассказывал:
— Если бы не твой друг, ты бы погиб. Он тебе три раза давал свою кровь. Три раза, ты понимаешь. Это — не шутка. Вот это настоящий друг…
Базар-ага не торопясь потирает ладонью лицо и о минуту молчит. Молчит и Мерген, надеясь, что старик продолжит рассказ. И он продолжает.
— После поправки я попал в рабочий батальон. Мы прокладывали железную дорогу. Изредка получал письма от Керима. Он писал, как били врага под Курском, в Понырях. Есть там такой городишко. Потом письма перестали приходить. Я переживал, волновался. По ночам меня мучали тяжёлые сны. И тут пришло письмо от Садап. «Вчера пришёл к нам твой фронтовой товарищ, — писала она. — Керим. Бедняге отрезали правую руку выше локтя. И глаз повреждён. Утешал нас. Говорит: «Не беспокойтесь, война теперь скоро кончится, глазом не успеете моргнуть, как вернётся Базар». Ах, если бы она кончилась, эта ненавистная война. Я очень жду тебя.»
Прочитав письмо, я почувствовал вдруг, как по моей щеке скатилась слеза. Мужчине стыдно плакать, я понимаю, но в тот раз… Страдания Керима стали моими. Да и о Садап я думал. Чего таить, в то время в тылу тоже хорошего было мало. Всё было отдано фронту. Ради
Старая мать моя тоже не сидела сложа руки. Она была одной из лучших рукодельниц в селе. Так вот она вязала для фронта варежки и носки.
А наш батальон строил железную дорогу. Война не только убивала людей. Она разрушала города, мосты, портила дороги, истребляла сады и огороды, сжигала посевы. Повсюду, где она ни прошла, оставались руины. Наш командир говорил: «Мы в первую очередь должны восстановить железную дорогу. И строительный материал, и хлеб, и оружие, и боеприпасы доставляются по железной дороге. На ней держится всё». И мы трудились не покладая рук.
На войне каждая весточка от родных. — большой праздник. Узнаёшь новости о доме, как будто сам побываешь в селе. Письмо перечитываешь по многу раз. И усталости не чувствуешь, кажется, такой, как всегда.
Но вот следующее письмо Садап меня огорчило. Украли нашего серого ослика. Увели ночью из загона. Жена писала, что слышали шум, но выйти побоялись. Я тогда подумал: выколоть бы глаза тому, кто украл у беспомощных их единственную опору.
Мы купили его когда-то у погонщика верблюдов. Ослик наш был очень выносливым. На нём возили дрога, тяжёлые кувшины с водой из Чонгур-яба, нужен он был и для молотьбы. А в то время в хозяйстве без осла никак нельзя было обойтись. Что же теперь делать? И я написал в письме, чтобы продали корову и купили осла. Однако корову продавать не пришлось. Керим, услышав о несчастье, привёл своего. Сколько его ни убеждали: «Керим, ведь у тебя большая семья, он тебе самому пригодится», не слушал. «Я перебьюсь, а если вернёте, обижусь, — отвечал он. Когда говорят «обижусь», назад подарок возвращать нельзя ведь. Этот обычай существует у нас испокон веков. Так мои домашние вновь приобрели осла. И опять, как видишь, в самую трудную минуту помог Керим.
Письма Садап… Я их берёг в старом потёртом чемодане, как самое большое сокровище. Эти письма я не мог рвать. В них были Садап, мать, Керим, родное седо… В очередном послании из дому я узнал вот о чём.
…Садап с группой женщин в Кяле планировали землю под посевы хлопчатника. Стоял зимний день и сыпал мелкий снег. Вдруг со стороны песков показались две девушки. Одна шла чуть впереди и держала за руку спутницу. Все изумились и слегка растерялись: кто они и откуда идут? Там ведь пустыня!.. Одна из девушек оказалась слепой. Подойдя к колхозницам, незнакомки присели на корточки и стали петь «Ляле», девичьи куплеты. Пели они о трёх журавлях, улетевших в далёкие края, о трёх храбрых джигитах, ускакавших на горячих ахалтекинцах на смертный бой с ненавистным врагом.
Как потом выяснилось, у девушек было три брата. Все они ушли на фронт и погибли. Старшая от горьких слёз и неизбывной печали ослепла. И сёстры пошли по свету, изливая всю свою сердечную боль в песнях. Несмотря на стужу, одеты они были совсем легко. Моя Садат сняла с себя халат и накинула на слепую девушку.
Всё на свете, сынок, и хорошее, и плохое, рано или поздно кончается. Кончилась и война. Мы победили. И я живой-здоровый вернулся домой. Это — праздник, конечно, но праздновать его было некогда. И я трудился. Трудился, как говорится, на совесть. А время было такое, что концы с концами еле-еле сводили. Но одно радовало людей — не было войны.