Женщин обижать не рекомендуется. Сборник
Шрифт:
— Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.
— А вы за рулем?
— Всегда, — ответила Настя.
— Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? — предположила я.
— Два джина — это меньше моей нормы. Я не сажусь за руль после пяти.
Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.
— В следующий раз заплатишь, — сказала Настя.
— Следующего раза может и не быть.
— Будет. И не один.
Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее «девятки».
Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.
Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.
Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.
— Нугзар, — сказала я, — у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше чем через неделю я не смогу выйти на работу.
— Отец — это святое. — Нугзар вздохнул. — Придется взять шалаву.
Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.
Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что, при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах, они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.
В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами, в полувоенной-полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Муниципалы уехали, но за день приезжали
Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБ — Федеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае не мелочились, как в районных отделениях милиции.
— Куда мне обратиться, — спросила я, — в ФСБ или в Управление по организованной преступности?
— Никуда не надо обращаться. Я разберусь.
И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:
— Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.
— Это совет глупых людей, — сказала я Нугзару.
— Они не глупые, они опасные, — возразил Нугзар.
— Глупые! — не согласилась я. — Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.
— Почему?
— Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.
Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.
Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением:
— Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.
— Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.
— И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.
Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.
— Я тебя буду ждать, — сказал Нугзар, — а шалаву возьму временно.
Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам, Гузман уже должен был закончить операцию.
Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чаю в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.
— Как мать? — спросил он.
— Здорова.
— Агрессивна по-прежнему?
— По-прежнему.
— Русские женщины хороши в обороне — не сдаются и не предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит мирное время, не могут перестроиться.
— Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.
— Но моя жена из великих русских женщин!