Женщина Габриэля
Шрифт:
— Как вы узнали о моем отце?
— Библиотеки — замечательные заведения, мадмуазель, — вежливо ответил Габриэль. — Даты рождения и смерти членов высшего общества тщательно записываются, что представляет некоторое удобство для широкой публики.
Виктория, решительно ступая, направилась к нему; ее груди слегка подпрыгивали с каждым шагом. Она прошла мимо него той же уверенной походкой, мягко покачивая бедрами.
Габриэль, сузив глаза, наблюдал за ней.
Виктория сдернула с кровати
Она пряталась от прошлого, которое не хотела признавать.
Габриэль вслушивался в шелест шелка, в треск углей в камине, ожидая, пока она вернет себе свою смелость.
Это не заняло у нее много времени.
Светло-голубой шелк был медленно завязан в узел над грудью; Виктория Чайлдерс — дочь сэра Реджинальда Фитцджеральда, одного из богатейших людей Англии, — повернулась к нему лицом.
— Мой отец не заплатит за то, чтобы вернуть меня, — сказала она с едва заметным достоинством в голосе.
Габриэль поверил ей.
— Я не собираюсь возвращать вас ему, — правдиво ответил он.
— И не заплатит за то, чтобы вы молчали о моем… о моем моральном падении.
Небольшая жилка пульсировала в основании шеи Виктории.
Красивой шеи. Длинной. Тонкой.
Которую так легко повредить.
— Мне не нужны деньги.
У Габриэля денег было больше, чем он мог потратить за две жизни.
Виктория не поверила ему.
— Тогда зачем вы прилагали усилия, чтобы разузнать о моем происхождении, если не собираетесь шантажировать меня? — бесстрастно спросила она. — Шантаж — это ведь цена греха, не так ли?
Произнесенные ею его собственные циничные слова на мгновение вывели Габриэля из себя. Но не остановили.
— А вы согрешили, мадмуазель? — спросил он с легкой насмешкой в голосе.
Виктория посмотрела ему прямо в глаза.
— Пока еще нет.
Габриэль почувствовал, как сжались его яички.
От гнева. От желания.
Он не мог прикоснуться к ней. Он не позволит другому мужчине прикоснуться к ней.
Пока она находится под его защитой.
— Ваш отец мог быть косвенно связан с тем мужчиной, который прислал вас сюда, — предположил Габриэль.
Резкий вдох был его ответом на ее поспешное отрицание.
— Вы не верите в это.
— Разве?
Габриэль больше не знал, чему он верит.
«Я думаю, что ты намного уязвимей, чем тебе кажется, — сказал ему Майкл. — И да, я полагаю, что мой дядя знал это».
Но знал ли об этом второй мужчина?
— Да, вы не верите в это, — твердо ответила Виктория.
Страх, желание и гнев, пульсирующие в венах Габриэля, нашли выход.
Он не хотел желать эту женщину. Но он ее желал.
И да, это желание делало его уязвимым.
— Тогда скажите мне, мадмуазель, — жестко сказал Габриэль, — что я должен думать о человеке —
Который и пальцем не пошевелит, если ее убьют или заставят страдать.
Волнение Виктории мерцало в ее голубых глазах. В глазах, которые видели слишком многое, чувствовали слишком многое, хотели слишком многого.
— Он не знает, что я здесь.
— Вы уверены в этом? — кратко спросил Габриэль.
— Да, я уверена в этом. — Суставы ее пальцев, сжимающих бледно-голубое шелковое одеяние над грудью, побелели. — Моему отцу не нужна дочь.
Кроме дочери архивариус также зарегистрировал сына, Дэниела Чайлдерса. У Виктории есть брат, на четыре года моложе ее.
Для общества, в котором состояние и титул переходили к потомку по мужской линии, не было редким событием, когда мужчина благоволил больше к сыновьям, чем дочерям.
Габриэль хотел пожалеть Викторию; но не мог.
Тайны убивают.
Мужчин. Женщин.
Шлюх.
— Почему, мадмуазель Чайлдерс? — подталкивал ее Габриэль. Зловоние горящей шерсти щипало его ноздри. — Почему вдруг отец позволяет свой дочери стать проституткой?
Боль пронзила Габриэля — она шла от Виктории.
Виктория не отвела взгляд.
— Потому что мой отец считает всех женщин шлюхами, сэр.
Виктория сказала, что работала восемнадцать лет. Значит, гувернанткой она стала в шестнадцать.
Либо из-за того, что ее выгнал отец, либо потому, что Виктория, чтобы избежать его давления, предпочла жизнь прислуги, а не леди, которой она была рождена.
Была еще и другая причина: Габриэль не хотел думать об этом.
Но ему нужно думать об этом.
— Он был женат на женщине, мадмуазель, — продолжил Габриэль.
— И его жена была шлюхой, — ответила Виктория, сжав потрескавшиеся губы и приподняв подбородок.
Архивариусы кроме имен и титулов ни о чем больше не упоминали.
— Ваша мать принадлежит к нетитулованной аристократии, — прямо сказал Габриэль.
— Мой отец считает, что все женщины рождены в грехе. — Уныние, омрачившее взгляд Виктории, давило на плечи Габриэля. — И он был прав. Моя мать бросила его, когда мне было одиннадцать. Ради другого мужчины. Я такая же, как и моя мать. Я — шлюха.
Чувства убивают. Так почему он не может отгородиться от чувств этой женщины?
Габриэль мог предложить Виктории единственное утешение.
— Вы — не шлюха, мадмуазель.
— Если я — не шлюха, тогда почему, — Виктория сглотнула, держась за последний из ее секретов, имя последнего работодателя, — почему он уволил меня? Почему он писал мне эти письма? Почему я читала их? Раз за разом. Почему?
Второй мужчина звал Габриэля.
Он был снаружи, ожидая, пока Габриэль найдет его.