Женщина-левша. Нет желаний – нет счастья. Дон Жуан
Шрифт:
– Мы, конечно, опять встали не к той кассе. Справа и слева все уже заплатили, а мы еще ждем. Мне всегда так не везет.
У входа в универсам дрожали от холода привязанные собаки. Франциска взяла молодую женщину под руку.
– Приходи, пожалуйста, завтра к нам, в наш кружок. Все будут тебе рады. Нас мучает сейчас мысль, что хоть разумом мы многое понимаем, но жизнь течет где-то мимо нас. Нам нужен человек, который сумел бы на какой-то миг остановить ее течение, который, короче говоря, был бы немножко чудак. Ты понимаешь, что я хочу
Марианна:
– Стефан в последнее время по вечерам неохотно остается один.
Франциска:
– О причинах этого ты можешь прочесть в любой книге по психологии. Бруно тоже не любит оставаться один. Сейчас же, говорит он, дают себя знать дурные детские привычки. Кстати, ты вчера видела по телевизору репортаж об одиноких людях?
Марианна:
– Я помню лишь то место, где интервьюер говорит одному из них: «Расскажите же какую-нибудь историю об одиночестве», а тот сидит и молчит.
После небольшой паузы Франциска сказала:
– Попытайся все-таки завтра прийти. Мы не судачим, как бабы в пивных.
Молодая женщина пошла на стоянку машин, и Франциска крикнула ей вслед:
– Не вздумай только пить в одиночку, Марианна!
И пошла со своими набитыми пластиковыми сумками дальше, у одной оборвалась ручка, и Франциске пришлось подхватить ее снизу.
Вечером молодая женщина и мальчуган сидели у телевизора. Наконец он вскочил и выключил аппарат. Она смутилась, захваченная врасплох, сказала:
– Спасибо. – И протерла глаза.
В дверь позвонили; мальчуган побежал открывать, а она поднялась, точно оглушенная. В открытую дверь быстро вошел издатель, грузный и в то же время несколько вертлявый господин лет пятидесяти, у него была привычка, разговаривая, очень близко подступать к собеседнику, при этом он слегка подчеркивал голосом те или иные слова. (Казалось, всякий раз речь шла о чем-то важном для него, и он лишь в том случае говорил напрямик, если собеседник давал ему понять, что ему не нужно утверждать себя. И даже тех, с кем он был вполне откровенен, он каждый раз встречал с нервозностью человека, которого внезапно разбудили и который приходит в себя, лишь когда окончательно проснется. Где бы он ни был, он держался так, будто он тут хозяин, и его неуемная общительность, сама себя неустанно подхлестывающая и потому особенно неприятно удивительная, сменялась только благодаря спокойствию собеседника расторможенностью, и тогда он словно бы отдыхал от своей постоянной готовности к общению.)
В одной руке он держал цветы, в другой – бутылку шампанского. Он сказал:
– Я понял, что вы теперь одна, Марианна. Издателю приходится читать между строк полученного письма. – Он протянул ей цветы и шампанское. – Десять лет! Да узнаете ли вы меня вообще? Я, во всяком случае, прекрасно помню ваш, Марианна, прощальный вечер в издательстве. И особенно хорошо я помню аромат майских лугов за неким ушком.
Мальчуган стоял рядом и слушал.
Она спросила:
– А
Издатель потянул носом воздух.
Она:
– Это брюссельская капуста. Даже через несколько дней ее запах еще чувствуется в шкафах. Но дети так ее любят… Я сейчас принесу бокалы для шампанского.
Издатель воскликнул:
– Не просто шампанское! Французское шампанское! – И скороговоркой, совсем другим тоном: – А как, кстати, по-французски «брюссельская капуста»?
Она ответила:
– Chloux de Bruxelles.
Издатель захлопал в ладоши.
– Экзамен выдержан! Я принес вам записки молодой француженки, в которых, понятно, встречается много подобных выражений. Вы можете завтра же начать перевод.
Она:
– Почему не сегодня ночью?
Издатель:
– Майский жук, лети домой…
Она:
– Почему вы вспомнили о майском жуке?
Издатель:
– Вспомнил, видимо, о майских лугах.
Она только улыбнулась.
– Вы откроете бутылку?
Молодая женщина пошла с цветами на кухню. Издатель ковырялся с пробкой; мальчуган следил за ним.
Они сидели в большой комнате, пили шампанское; мальчугану тоже налили немножко. Один раз они чокнулись особенно торжественно, и она ласково погладила ребенка, а издатель сказал:
– У меня все равно были дела в ваших краях. Здесь поблизости живет один мой автор. Он вызывает у меня тревогу; тяжелый случай. Ничего больше не пишет, боюсь, у него ничего больше и не получится. Издательство, разумеется, ему ежемесячно помогает в размере, который граничит с безответственностью. Сегодня я пытался заставить этого автора написать хотя бы автобиографию: документальные повести пользуются нынче спросом. Но он от всего только отмахивается, ни с кем не разговаривает, издает какие-то нечленораздельные звуки. Впереди у него жуткая старость, Марианна, без работы, без людей.
Она ответила с какой-то странной запальчивостью:
– Вы же о нем ничего не знаете. Может, он бывает временами счастлив.
Издатель повернулся к мальчугану:
– А сейчас я покажу тебе фокус – пробка исчезнет со стола.
Мальчуган посмотрел на стол. Издатель, ткнув рукой вверх, сказал:
– Вон она летит.
Но мальчуган продолжал упорно смотреть на пробку, издателю пришлось опустить руку.
Он быстро спросил, обращаясь к молодой женщине:
– Почему вы защищаете этого человека?
Вместо ответа она пощекотала мальчугана, чмокнула его в пробор, посадила к себе на колени, обняла.
Издатель:
– Вам со мной неинтересно? Мне кажется, вы так много внимания уделяете ребенку, только чтобы не отвечать на мой вопрос. Зачем вы разыгрываете из себя любящую мамочку? Вы что, опасаетесь чего-то с моей стороны?
Она сняла сына с колен, сказала:
– Быть может, вы правы. – И мальчику: – Иди спать.
Но мальчуган не отозвался, тогда она взяла его на руки и унесла.