Женщина при 1000 °С
Шрифт:
В этих краях было немало немецких иммигрантов, и на одной из ближайших ферм собирались устроить Октоберфест. Вот так, не больше и не меньше! Мне удалось отпроситься у Беннов, и я уселась за длинный стол во дворе вместе с деревенской молодежью. Было так странно попивать немецкое пиво с солеными кренделями под взглядом зеленых попугаев! Но человек привыкает ко всему, даже к тому, что в канун Рождества его будит жужжание жуков. За соседним столом сидели толстяки – кожаные штаны – и наяривали мюнхенские пивные песенки. (В те годы немцам, чтобы петь, приходилось ехать на другую сторону земного шара.) После первой кружки я протиснулась в крошечный бар, где помещалась уборная. В дверях я столкнулась со странной парочкой:
Я не рассказала об этом ни папе, никому другому, а через некоторое время собралась в столицу «показаться врачу». «Это по женской части», – объяснила я семейству и в целом не соврала. Папа обещал в это время присмотреть за Гектором.
138
Мягкотелый
1949
В темном баре на освещенной улице в квартале Конститусьон мне сообщили, где знаменитый Биг Бен осушает бокалы. Пропетляв по улицам, я набрела на подпольное заведение без вывески, где вели свой танец нож да гармонь. Складское помещение, на скорую руку переделанное в кабак. В углу ошивалось всякое отребье, а бармен в подтяжках сидел на низком табурете и отращивал усы. Едва я шагнула к стойке, половицы во всем заведении зашатались, а облако дыма отлетело. В глубине этой норы разомлевший от водки человек играл на аккордеоне, пьяная женщина сама по себе подпевала, а посреди комнаты ее приятель танцевал один, и женщина постоянно меняла слова песни под раскатистый смех, полный весьма миролюбивой ненависти.
Я разыграла шлюху, заказала черный, как ночь, бокал красного, выкурила с ним несколько «аризонин», а потом тихонько навела справки о знаменитости. Я уже захмелела и стала мериться крутизной с двумя бодрыми немцами, которые сообща потеряли одну руку в Нормандии («Sein Arm ist mein Arm» [272] ), когда наконец объявился наш герой. Он прошествовал в кабак, словно власть имущий, и с ним была свита: двое темных mestizos, которые были на целую голову ниже его и посасывали итальянские деревенские сигары. Большой Бен ходил с непокрытой головой и тем сразу выделялся из местной публики, ведь в те годы все поголовно носили шляпы. На правой щеке у него красовался живописный шрам, и он носил его с гордостью, словно генерал – орден: высоко держал голову, чтобы свет падал на этот «биг-бен». Кожа у него была на вид толстая, руки большие. Его лицо было бесконечно далеко от Крокодилова уродства, и все же форма ноздрей давала знать об отцовских генах.
272
Его рука – это моя рука (нем.).
Я неподвижно сидела в углу, но пробегала взглядом по всей стойке и по его груди колесом. Он это заметил: я увидела, как его уверенность в себе дрогнула. Этот кавалер даже оговорился в разговоре с барменом, которого явно хорошо знал. Выходит, не такой уж он «крутой». Вся троица отступила в темный угол и расположилась там со своим питьем. Большой Бен задрал ноги на стол, а остальные держали пятки на полу и пялились на свои стаканы, которые они время от времени поворачивали, но очень редко подносили к губам. Они молчали и курили. Над ними царило чреватое агрессией затишье, словно над прайдом дремлющих львов.
Я выждала время и пересела к ним в угол. Вождь приподнялся и осклабился в знак приветствия.
Мне хотелось бы покончить с этим делом по-исландски, одним махом, но этот ковбой, похоже, был из тех, для кого важнее не добыча, а сам процесс охоты, и для начала он решил утомить меня разговорами об астрологии. Один из его спутников хорошо разбирался в ацтекской астрономии, и Большой Бен попросил его рассказать мое будущее, а сам на это время взял у него его сигару. Его спутник выпытал у меня дату рождения, а потом принялся вычислять да чертить, полнебосвода переворошил и в итоге получил некую наскальную карту. После этого оставалась лишь маленькая формальность: пережить всю эту судьбу. Он, небось, и гараж предвидел.
«Такое ощущение, что ты не вписываешься в собственную жизнь. Вот здесь Юпитер слишком тяжелый, видишь? И он тебя все время отталкивает. Ты обречена ходить окольными путями. Это как в сказке, но трудно, muy dif'icil.»
Мы простились со складом, и теперь dama de hielo повели в еще более сомнительное место. Биг Бен непременно хотел показать мне то, что он называл «танго ножей». Наконец мы напали на след этого порочного танца в портовом кабачке с сужающимися стенами, а к тому времени уже забрезжил рассвет. Наконец ночь кончилась, настало время утренних трудов. Я проследовала за ним в мансарду на «насесте» возле вокзала Ретиро, там зашла в ванную, вышла – и тут меня обуяло величайшее в жизни сомнение. Солнце взошло над крышами на востоке – оранжевый глаз, который сказал мне то же, что глаз в том окопе сказал папе:
«Что ты делаешь?»
Я оценила положение. Вот я стою здесь, в возрасте двадцати лет, на седьмом этаже в Аргентине, на одиннадцатом дне цикла (вот как тщательно я спланировала эту акцию), – девушка в самом соку, наконец готовая к тому великому моменту, когда жизнь ненадолго оставляет свои строгие правила, превращает тюльпан в огурец и выжимает из него устрицу, чтобы получилось яйцо. Бред какой-то.
Солнце, видимо, тоже не было довольно ответом, потому что оно снова спросило:
«Что ты делаешь?»
«Эх, милая…» – подумала я, прокралась к нему в комнату, закрыла за собой дверь и в последний раз попробовала одуматься. Но как всегда: какая-то сила толкала меня именно на ту дорожку, про которую я точно знала, что она кривая. В моей голове теснилась сотня юристов, их рубашки на груди трещали по швам, галстуки трепетали, они кричали: «Нет! Нет! Нет!» – а я все равно шла за тем самым единственным самогонщиком, которому удавалось увлечь меня беззубой улыбкой и уйти со мной в своих безносых ботинках.
Наверно, это и был Юпитер. Ему было лучше, чем солнцу.
Наш жеребец уже вовсю храпел. Его шрам сверкал в волшебном утреннем свете, белый на смуглом лице. Его кровать была как белый островок в вонючем море грязного белья. Я пробралась к ней окольными путями и легла рядом с ним, погладила его по груди и по животу. У него было красивое холеное тело. Наконец он зашевелился, а я прошептала что-то ему на ухо. Его жирные волосы пахли корицей. Я продолжала ласкать его и приспустила резинку трусов. Под ними спал его приятель, остроконечный, притихший, словно неизвестный вид мягкотелых в своей кожуре. Ножеметчик слабо улыбнулся, и мы поцеловались. Я ощутила, что наконец доехала до Южной Америки. Потом я помогла ему снять штаны и ботинки, а сама сбросила нижнее белье.