Женщина при 1000 °С

Хельгасон Хатльгрим

Но один из них заснул сразу, не успев даже снять штаны. Его приятели втолкнули его в комнату, и он заполз в постель. Это был уже немолодой мужчина, редковолосый, бородатый, а пахло от него как от Гюнны Потной, и храпел он как лошадь. Я попыталась извлечь из этого толк и потянулась за его сигаретами… Откуда столько людей? Россия напоминала опрокинутый муравейник. На каждую немецкую девушку их приходилось по десятеро. Некоторые пытались быть дружелюбными, гладили меня, как кошку, пытаясь убедить сами себя, что они любовники, а не насильники, но когда доходило до дела, именно они оказывались самыми большими свиньями. Но этот был слишком усталым и ничего не мог. Хотя потом он проснулся и начал шарить и пыхтеть в темноте. В моей жизни задвинули занавес и дали

десятиминутный антракт. Когда занавес вновь открылся, и мое сердце начало снова биться, он уже опять захрапел. Я лежала спиной к его спине, согнувшись, как эмбрион. И думала о маме. Мама, мама, мама. Я помню, как ты примеряла туфли на Кальвебод Брюгге, как мы засыпали в одной кровати под «Би-би-си». Я трижды хлюпнула носом, но в этот раз не заплакала. В какой-то мере храп мужчины действовал убаюкивающе. Шум в кухне смолк, и дом погрузился в какое-то молчание. На сегодня моя смена кончилась.

Мне наконец удалось заснуть, и снился мне сенокос на Свепнэйар, солнце и закатанные рукава.

Русский солдат начал просыпаться на восходе. Прокисший рассвет стального оттенка сочился из двух окон и освещал покрытое мелкими волосами плечо мужчины. По какому-то странному побуждению я легонько подула на эти волосы, пока разглядывала их, лежа на подушке. Они были разной длины и шевелились под этим дуновением, словно горные кустарники в Исландии. Ах, увижу ли я их когда-нибудь снова, увижу ли родину, дедушку, увижу ли… Он повернулся на спину, и я увидела его лицо.

Это было не то лицо, совсем не то лицо.

Он очнулся, мы посмотрели друг другу в глаза, и лица у нас стали так похожи, как только могли стать у отца и дочери с начала мира.

Вмиг вся моя жизнь разделилась на главы, незыблемые бетонные главы, все мое будущее – словно лестничные клетки. И единственное, что мне оставалось, – промерить шагами все эти лестницы досюда, до самого этого гаража.

Внизу на площадке послышались вопли помешанной. А на улице пели птицы. Война закончилась, а вместе с ней и моя жизнь.

153

Молоко & шампанское

1945

До блеска начищенные черные ботинки выглядывают из-под острых стрелок брюк, тоже черных. Солнце тонет в покрывале. Это дедушкины ботинки? Нет, это тот, с волосами. «Премьер-министр, – сказала бабушка. – Его дедушка сюда направил, чтобы он правил». Я в белом платье с широкой юбкой, в мелкий желто-зеленый цветочек, брожу между пингвинов, которые стоят группами по трое в бессастадирской гостиной на вечернем солнце, чокаются и смеются, хвосты у них черные, а грудки белые – исландские послевоенные мужчины. Рядом с некоторыми стоят их жены: с высокими прическами, в перчатках, в длинных платьях, у многих из которых есть шлейф. Лица женщин покрыты белой пудрой, губы и глаза как следует накрашены. Похоже, они подражают мраморным статуям: они все молчат, ни у одной губы не пошевелятся ни для того, чтоб произнести слово, ни для того, чтоб улыбнуться.

И все же есть одно исключение: у окна стоит знаменитая Лоне Банг в простом черном платье, с высокой прической, с высокими скулами, крупная и пригожая, с улыбкой до ушей, она рьяно кивает головой окружившим ее поклонникам. «Нет, в Лондоне, – слышу я ее фразу; она говорит по-исландски. – Да, всю войну. Никуда выехать было невозможно!» Произношение у нее одновременно изящное и крупное.

Дворецкий Эггерц звенит бокалами и открывает двери в столовую. Бабушка и дедушка, президент и супруга президента Исландии, приветствуют гостей в дверях. Летнее солнце из длинных – до пят – окон блестит на дедушкиных очках. За спиной у них длинный стол со старым добрым фарфором и вертикально стоящими салфетками, накрытый на 30 персон. На каждой тарелке поджидает маленькая карточка с каллиграфически написанным именем. «Фрекен Хербьёрг Марья Бьёрнссон, член семьи», – обнаруживаю я между двумя мужскими именами возле дальнего конца стола – того, который ближе к кухне. Возле тарелки стоит стакан молока – единственный на этом столе.

По левую руку

появляется рослый длиннолицый человек, он здоровается, ласково улыбаясь, и становится позади своего стула. Я неправильно прочитываю имя на его тарелке: «г-н Йоуханн Счастливссон, предприниматель». Его супруга, рыжая, веснушчатая, кинозвездоподобная, стоит напротив него с алыми губами и меховым боа на плечах и кивает головой, а напротив меня редковолосый мужчина, полноватый, один из тех радостных хуторян, ряды которых в Исландии, кажется, никогда не поредеют и которых всех как одного зовут Гвюдмунд. Он раскраснелся, ворот рубашки душит его, тело напряглось, грудная клетка выпячена, словно он много десятилетий назад хотел рыгнуть, но воздух застрял в его внутренностях на все эти годы. Справа от него покачивает головой бледная женщина, у которой в роду явно были одни деревенские вязаные кофты. Ее седеющий супруг, с ртом-ящиком, потом встает справа от меня: «г-н Пьетюр Кнудсен, глава министерства».

Едва дедушка с бабушкой садятся у середины стола, все тоже устраиваются на своих местах и начинают гомонить. Но умолкают, как только поднимается премьер-министр:

«Для нас большая честь присутствавать сегодня в Бессастадире. Президент и его супруга доказали своей взаимной поддержкой и любовью…» Во время речи я рассматриваю веснушчатую кинозвезду напротив. Тело у нее удивительно чистое, полное, белое, жирок чуть-чуть подрагивает, выдаваясь из негнущегося декольтированного платья. Лицо лучится здоровьем и благополучием. Я прежде не видела таких женщин. Почему-то на ум мне приходит слово «теплоцентраль», которое я выучила на прошлой неделе. Потом я окидываю взглядом стол. Серьезные лица во время речи глядят прямо перед собой. Немножко печальные, как будто за этим обернутым в шелка моментом они прозревают пожар судьбы малого народа. Певицы нигде не видно, но соборный пастор тут – тот самый, со странным голосом. Бабушка сидит за пять тарелок от меня и часто смаргивает во время слов оратора, который стоит рядом с ней и говорит речь без бумажки, с большим достоинством, заложив большой палец за борт жилетки, напоминая при этом бодрого альпиниста, который только что проснулся и стоит возле горного убежища, держась за лямки своего рюкзака. Из его головы вертикально поднимается белоснежный столб волос, и это наводит на мысль, что такие люди – либо гении, либо сумасшедшие. «Мы, исландцы, питаем глубокое уважение к президентскому посту, ибо это наше самое высокое звание…» Дедушка страдальчески морщится во время этого панегирика.

По окончанию речи экономка Элин – мягкощекая кобылятница с Аульвтанеса – вместе с тремя товарками врывается в столовую с холодной закуской: копченая форель из озера Миватн на североисландской плоской лепешке. Я все еще не привыкла есть ножом и вилкой, я беру весь кусок руками, откусываю и запиваю большим глотком молока. Веснушчатая отводит глаза и улыбается снисходительной улыбкой. Все вновь начинают гомонить, а г-н Счастливссон спрашивает через мою голову:

«Пьетюр, вам еще приходили какие-нибудь известия от Доусона?»

Я поворачиваюсь к главе министерства, отпиваю еще один глоток молока и смотрю, как ответ выплывает из его рта-ящика:

«Да, приходили. Все это выглядит великолепно».

Я чувствую, как в жилах у моего соседа начинает бурлить кровь, а его «вторая половинка» улыбается, обнажая зубы. И она берет слово, держа на вилке лепешку:

«О, господин Кнудсен, позвольте пригласить вас и вашу супругу к нам на дачу на Поля Тинга, пока лето не приблизилось к концу. Наш дом всегда открыт для вас!»

Фру Кнудсен вытягивает вперед подбородок и кивает своей маленькой головкой с мягкой молчаливой улыбкой. Тут в разговор вступает «Гвюдмунд» напротив меня:

«Да, ведь вы ходатайствовали о разрешении на импорт?»

«Да, на американские автомобили. ‘Шевроле’», – радостно отвечает фру Счастливссон.

«И не только ‘Шевроле’, еще ‘Крайслер’ и ‘Форд’, – поясняет герр Счастливссон. – Вскоре мы сможем всерьез заняться импортом американских автомобилей».

«Подумать только», – поддакивает супруга.