Женщина приручает лаской, мужчина - терпением
Шрифт:
Картина мне открылась весьма животрепещущая: Гермиона стояла около кровати лицом ко мне в одних трусиках и как раз натягивала ночную рубашку: красивая полная грудь с маленькими бусинками сосков, стройные ножки, плоский животик — все было невольно выставлено на показ.
Идиот. Пора приучить себя стучаться.
Откашлялся.
Гермиона тут же дернулась, запутавшись в полах своей многострадальной ночной рубашки, не справившись с тканью, просто прижала ее к груди, заливаясь румянцем.
Я прямо весь затрясся от подкатившего,
— Думаю, там нет ничего, что я бы уже не видел, — спокойной заметил я, но все же отвернулся и проследовал к столику, оставляя на нем зелье.
— Что это? — звонкий голосок позади.
А вы, мисс Грейнджер, и правда приходите в себя. Радует. Очень радует.
Но вслух просто ответил ее же словами:
— Ваш спокойный сон.
— Это Зелье Сна без…
— Нет. Это всего лишь обычное легкое снотворное.
Даже не повернув головы в сторону девушки, решительно направился к выходу: надеюсь, хоть сегодня ночь пройдет без конфузов…
Я даже не услышал, как она это сделала. Не услышал легких невесомых шагов, а только ощутил жар ее ладошек на своей кисти.
— Не уходите, — тихо, как будто стесняясь своей просьбы, проговорила Гермиона и, перехватив мой взгляд, добавила, — пожалуйста.
И я с изумлением понял, что она говорит искренне. Неужели и правда готова провести со мной ночь? Неужели хочет?
Гермиона тянула меня за руку к кровати…
Ладно, Северус, держись. Успокойся, просто поспите рядом, ничего более… всему свое время. Вчера же получилось как-то…
Прижимать юное тело к себе, откинувшись на мягкие подушки, пытаясь расслабиться, до одури приятно… Ничего не нужно доказывать…
Но чувствовал, что девушка не так уж спокойна в моих ладонях, хоть и прижимается всем телом к моему боку, а ее голова покоится на плече. Гермиона была вся зажата.
Продолжил аккуратно поглаживать спину через тонкую ночную сорочку и, чувствуя, как сам впадаю в дремоту, прошептал в темноту:
— Спи, я подожду, пока ты уснешь…
Гермиона немного расслабилась и начала пальчиками через ткань рубашки водить по моей груди, животу… Я легонько сжал ее кисть, останавливая.
— Не нужно. Я и так еле сдерживаю себя. Просто засыпай.
И прикоснулся губами к ее лбу. Девушка зажмурилась, резко выдохнула, прижалась щекой к моей груди.
Постепенно чувствовал, как ее дыхание выровнялось, стало глубже… Понял, что она уснула.
В моем расслабленном мозгу метались бессвязные, приятные мысли: а вдруг я ей на самом деле не так уж теперь и противен, раз Гермиона так умиротворенно посапывает в моих объятиях. Как же приятно.
Так я и лежал, прислушиваясь к своим новым, противоречивым ощущениям. Наверное, чтобы сохранить хоть какие-то остатки своей холодности и неприступности, стоило бы сейчас
Через какое-то время девушка бессвязно забормотала что-то и перевернулась на другой бок, спиной ко мне. Улыбнувшись, прижался к ней, пробежал пальцами по нежной коже руки: от плеча к запястью. Прикоснулся поцелуем к сладкому местечку за ушком. Такая свежая, такая… В эту минуту чувствовал себя почти счастливым человеком…
Ночь стирает все границы дозволенного…
Уже собрался все-таки попытаться заснуть, как вдруг заметил листки пергамента на прикроватной тумбочке. Наверное, это личное, но… любопытство взяло верх. В конце концов, я человек. И ничто человеческое мне не чуждо.
Тихо выскользнул из-под одеяла и подошел к заинтересовавшим бумагам…
Долго я их листал, рассматривал, чувствуя, как разочарование искажает мое лицо и разбивает прелесть этой невинной ночи.
В моих руках оказались рисунки. Черно-белые, на клочках потрепанных пергаментов, но выполненные с душой… рукой Гермионы.
Никогда не знал, что Гермиона умеет рисовать. Хотя, что я вообще знал о своей ученице? Разве только то, что она всегда сдавала эссе на два метра длиннее положенного норматива, а на штативе со всякой приготовленной бурдой, гордо именовавшейся студенческими зельями, всегда в крайней левой, ближайшей ко мне ячейке, стоял ее идеальный флакончик, подписанный аккуратным почерком.
Но тогда это не вызывало сентиментальности. Только ехидство и раздражение.
Первым желанием было к чертям собачьим разорвать эти рисунки, но что-то не дало так безжалостно расправиться с ее картинами. Наверное, я понимал, что тогда своими же руками уничтожу зарождающееся доверие.
С первого пергамента на меня смотрел парень: Рон Уизли. Его нельзя было не узнать: этот безобразный вихор, эта глупая улыбка, эти щенячьи глаза… И что она в нем нашла?
Зло отложил рисунок.
На втором рисунке был один из близнецов: я узнал и его, и очертания Косой Аллеи. Судя по всему, Грейнджер изобразила недавнюю встречу.
Я перебирал листки: тут было много портретов этого рыжего ублюдка, на одном пергаменте изображено все рыжеволосое семейство в черно-белых тонах, был тут и рисунок Поттера… Тяжело смотреть на улыбку умершего героя…
Последние листки были очень измяты, будто их не раз комкали, а потом разглаживали, так и не решившись расстаться… На первом была зарисовка пейзажа: угадывался водоем, несколько деревьев, похожих на ивы, в центре стояла красивая арка, украшенная цветами… Рисунок был явно не закончен.
А вот на втором был эскиз платья — простого, но очень нежного, изящного подвенечного платья.
Неужели…?
Мысль я не успел сформулировать, потому что девушка заворочалась на простынях.
— Рон… — тихий голосок, а мне так он режет по барабанным перепонкам.