Женщина в Гражданской войне(Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)
Шрифт:
Когда я кончила речь и сошла с трибуны, меня обступили со всех сторон. Жали руки, благодарили, кричали что-то издали. Махали платками. Все это были женщины — армянки, русские, еврейки, грузинки, вся беднота многонационального Кисловодска.
А. Ряженцева
На митингах я выступала часто. Трудовое
Свершилась Октябрьская революция, и я вся ушла в общественную работу.
Организовала профсоюз домашних работниц. В качестве председателя этого союза мне снова пришлось воевать с буржуазными дамочками.
В начале января девятнадцатого года Кисловодск переживал тревожные дни: шла спешная эвакуация. На город наступали белые.
Я заболела тифом. Начался сильный жар, бред. В это время Кисловодск переживал ужасы белого террора. Шла беспощадная расправа с семьями рабочих, коммунистов, красногвардейцев. Всякий, на кого падало малейшее подозрение в сочувствии большевикам, подвергался изощренным пыткам. Не успела я стать на ноги после тяжелой болезни, как ко мне явились с обыском:
— Где твой муж?
А муж мой был в Красной армии.
— Обыскать помещение! — приказал офицер.
«Ищите, — думаю, — все документы зарыты в земле». Но все-таки сердце стучит, и руки дрожат.
Солдаты обыскали постель, пошвыряли на пол подушки. Перевернули квартиру вверх дном.
У офицера было предписание: независимо от исхода обыска Ряженцеву арестовать. Для белых было ясно, что я сочувствую большевикам. Кроме того рядом с нами жил Ткачев — коммунист, красный комендант Кисловодска. Не успев покинуть город, Ткачев где-то скрывался. Белые предполагали, что мне известно место, где он прячется.
— Покажи-ка, что это, — приказал солдату офицер.
Солдат, взяв под козырек, протянул офицеру детский матросский воротник.
— Откуда воротник?
— Воротник детский. Он у меня давно.
— Врешь! На нем казенное клеймо.
В это время солдат нашел две книги. Офицер их перелистал:
— Программа РКП. Ага! Вот как — «Железная пята». Ну, мы вам покажем железную пяту. Арестовать!
Шатаясь, наступая на разбросанные по полу вещи, я подошла к люльке, чтоб забрать грудного ребенка с собой.
— Взять ее! — взвизгнул офицер. — Щенка оставить дома!
Я положила ребенка на руки своей старшей девочке. Дети, плача и дрожа, обступили меня.
Повинуясь приказанию офицера, солдаты силой оторвали ребят.
По дороге я сказала конвоирам:
— Вот вы меня ведете… А с вашими женами, думаете, лучше поступают?
Солдаты угрюмо молчали.
Я очутилась в контрразведке, в камере для арестованных. Тяжелый смрадный воздух ударяет в голову. Камера переполнена людьми. Мужчины и женщины лежат на грязном заплеванном полу, сидят скорчившись. Землисто-серые лица, воспаленные глаза, всклокоченные волосы.
Я
— Что слышно в городе? Какое положение на фронте? Нет ли у вас папирос? За что арестованы?
Нашлось «удобное» место у стенки на полу, где я и расположилась.
Настала ночь. Подвешенные к потолку керосиновые лампы тускло освещали камеру. Холодно. Хочется лечь, расправить ноющее тело, но цементный пол холоден, как лед. Нет ни подушки, ни одеяла. Впрочем, их нет у большинства арестованных. Многие спят на полу, сбившись в кучу и согревая друг друга собственным теплом.
Утром меня погнали наверх убирать помещение контрразведки. Я была этому рада: работа действует успокаивающе.
На лестнице раздался топот тяжелых ног. В комнату, неся на руках двух женщин, вошли солдаты. Положили женщин на пол и ушли. Остался часовой. Я принялась усердно тереть мокрой тряпкой пол возле лежащих женщин, чтобы лучше их разглядеть. Лица их показались мне знакомыми. Мать и дочь. Дочери лет шестнадцать, мать сейчас стала неузнаваема. Несколько дней тому назад это была еще довольно молодая темноволосая женщина. Теперь же в контрразведке лежала совершенно седая, изможденная старуха.
Часовой зевнул и лениво вышел из комнаты. Воспользовавшись этим, я наклонилась над седой женщиной:
— Что с вами сделали? Это я, Ряженцева, вы узнаете меня? Я тоже арестована.
На меня смотрели дикие, воспаленные глаза. Постепенно в них зажглась мысль. Женщина узнала меня. Дрожа всем телом, стиснув до боли мою руку, она хрипло выкрикивала отдельные слова. Теперь стал ясным ужасный смысл происшедшего: над девочкой надругались. На глазах матери ее изнасиловали белые негодяи. Сейчас обе были доставлены сюда «на допрос». Девушка лежала на полу неподвижно, полумертвая, бледная. Ее глаза были закрыты, и только веки вздрагивали часто-часто.
Вернулся часовой, и я поспешила отойти от женщин. Личные мои страдания теперь потускнели перед тем, что я узнала. Я поняла, что кругом много таких же, как эта несчастная женщина, и внутренне стала готовиться к отчаянной борьбе с белыми палачами.
К вечеру контрразведчики втолкнули в камеру всех моих ребятишек. Первой появилась старшая Клава с грудным ребенком на руках. За ней, держась друг за друга, вошли еще четверо. Оказалось, Клавдия, забрав всех братьев и сестер, явилась в контрразведку с требованием: «Взяли мать, берите и нас. Куда я с ними денусь?»
Взволнованные необычайным зрелищем, товарищи по камере тесно обступили детей. Все были возмущены:
— Это неслыханное зверство — разлучают грудного ребенка с матерью!
— Нет такого закона в мире, чтобы малых детей, как котят, оставляли на произвол судьбы.
Камера приняла решение: потребовать срочного рассмотрения дела Ряженцевой. В случае отказа объявить голодовку.
Через несколько часов меня вызвали на допрос.
С первых же слов мне стало ясно, что белогвардейцы хотят выпытать, где находится Ткачев.