Женщина в лиловом
Шрифт:
С шумом распахнулась дверь, и вбежал Василий Сергеевич.
— Ага, — сказал он, — явился…
Он подошел и, выставив глупо живот в расстегнутой жилетке, из-за которой выглядывала голубенькая холстиновая рубашка, уставился на Колышко. Вид у него был чрезвычайно самостоятельный.
— Хорош, хорош! — покивал он головой.
Глубокое падение Колышко, видимо, доставляло ему полнейшее удовольствие.
— Во-первых, поздравляю: леса сегодня в три часа ночи рухнули.
Колышко с любопытством посмотрел на него.
— Да?
Он
Тот язвительно выбрал сигару.
— Этого вам мало? Сусанна Ивановна чуть было не посрывала с себя повязки. Это два. Доктор сидит здесь с двух часов. Вы еще скажите мне спасибо: я как предчувствовал и солгал ей, что у нас несчастье на постройке и возня с полицией. Она успела только разорвать верхний бинт. Температура поднялась, и всю ночь бредила.
Он долго качал головой.
— А это зачем вы сделали?
Он показал руками, как рвут бумагу.
— Да вы не слушаете… Пьян?
Он пошевелил Колышко за плечо.
— Я трезв, — сказал тот.
— Вы грешным делом не спятили?
Колышко молча закурил сигару, потом, не отвечая, поглядел в лицо Василию Сергеевичу. Но лицо у последнего было хотя обиженное, но в то же время скорее сочувственное.
— Черт вас знает! — сказал Василий Сергеевич. — Зачем вы столько наблудили?
— Можно войти? — спросил осторожно слащавый голос Цигенбока, и в дверь просунулся край его лохматой по бокам и лысой посередине головы.
— Пожалуйста! — сказал Колышко и встал.
Лицо Цигенбока улыбалось, показывая, что все это он предвидел, и, вообще, ничему не удивляется.
— Ну-с, — сказал он, принимая сигару, — все идет так, как идет. Впрочем, вы сделали хорошо, что наконец показали глаза. Как ваш дом?
— Благодарю вас, — сказал Колышко. — А как больная? Могу к ней пройти?
— Предупреждаю: ей говорить нельзя.
Колышко быстро вышел из комнаты. Он не знал, что скажет Сусанночке, но почему-то чувствовал, что не станет лгать.
Дверь в ее комнату была полуоткрыта. Пахнуло спертым, теплым и густым запахом спирта. Он переступил порог и встретил упорный взгляд Сусанночки. Голова ее еще ниже зарылась в подушки. Сестра милосердия поздоровалась и вышла.
— Ты был у нее? — спросила Сусанночка.
Он молчал. Она вытерла запекшиеся губы платком. Лицо ее было желто, но под глазами горели два пятна.
Сусанночка перевела глаза на потолок, точно превозмогая боль; потом опять живо уставилась на Колышко.
— Спасибо, — сказала она с перерывами, — что не лжешь…
Приложив платок к глазам, она стала трудно и быстро всхлипывать. Он стоял не шевелясь. Он удивлялся сам своему душевному безразличию. Он знал, что это плачет Сусанночка, и вместе с тем чувствовал себя так, как будто это плачет какая-то совершенно посторонняя для него женщина.
Сусанночка
— Ты, Нил, поступил хорошо, — сказала она. — Я тебе за это только благодарна. Но… уйди.
Она отвернула лицо к стене. Руки ее пришли в быстрое движение. Она шарила пальцами вокруг талии и вокруг шеи. Он понял, что она ищет концов повязки. Найдя то, что ей было нужно, она дернула тесемку и потащила за конец марлевый бинт. Колышко продолжал не двигаться.
— Еще просьба, — сказала она и вдруг на момент прекратила свою разрушительную работу. — Позови ко мне Зину. Пусть приедет скорей, скорей… Иди.
Он тихо вышел, видя, как опять быстро замелькали ее руки, и тело то выгибалось, приподнимаясь, то опускалось.
Не взглянув на доктора, он подошел к телефону и вызвал Зину.
— Сусанночка вас просит немедленно приехать.
— А что? — спросил холодный голос Зины.
— Я передаю ее просьбу. Ей плохо, — прибавил он.
— Да? Но я еще даже не одета… Впрочем… Я сейчас приеду.
В дверях кабинета стояла сестра милосердия. На лице ее был ужас.
— Бога ради! Она все сбрасывает с себя.
Василий Сергеевич издал недовольный звук. Цигенбок поднял брови.
— Но что я могу с этим сделать, господа?
Однако он быстро пошел вслед за сиделкой. Василий Сергеевич, укоризненно глядя на Колышко, покачал головой.
— Что вы ей сказали?
Колышко не ответил.
— Я должен поехать на место катастрофы, — сказал он.
Василий Сергеевич покривил голову и показал гнилые зубы.
— Благодарите Бога, что без человеческих жертв.
Он хотел объяснить подробности.
— Я увижу сам, — сказал Колышко.
На воздухе он почувствовал легкомысленное облегчение.
«Да, но ведь я же изорвал проект», — подумал он опять со странным упорством.
Эта мысль опять успокоила его.
На углу переулка, где рухнули леса, еще висела пыль. Ветер, довольно сильный с утра, кружил в воздухе белые бумажки.
Вся улица была запружена народом Колышко сейчас же заметил, что леса рухнули наружу. Переулок был завален досками и кирпичом. Противоположные крыши низеньких строений помяты, частью пробиты. Большая синяя вывеска «Водопроводное и колодезное заведение И.А. Козырева» висела одним концом, болтаясь в воздухе.
Одно мачтовое бревно и сейчас еще лежало поперек переулка, опершись верхним концом о крышу противоположного дома.
Полиция оцепила место происшествия и не допускала любопытных к месту катастрофы. К Колышко подошел знакомый полицейский пристав и небрежно притронулся к козырьку.
— Архитектор, архитектор! — загудело в толпе.
Лицо пристава снисходительно улыбалось.
— Наделали вы нам хлопот, — сказал он. — Пожалуйте…
И он повел Колышко через толпу.
Колышко видел неприязненные лица.