Женщина в сером костюме
Шрифт:
— Черт бы вас побрал!
За неистовым проклятием последовало такое же неистовое действие. С искаженным лицом Филдинг пересек комнату, схватил Энн за плечи и стал ее трясти.
— Признайтесь же, что вы все лгали! Про оргии с молодыми людьми, про то, как хорошо вы искушены в сексе, про то, что вас так возбуждает этот дешевый актеришка. Зачем вы мне лгали, Кармоди?
Энн была больше потрясена яростью в его глазах, чем грубостью его действий.
— Да, это все неправда! — воскликнула она, потеряв власть
— А вы попробуйте! — гремел он. — Попробуйте сказать мне правду! Я не могу больше выносить это!
— Вы не можете? — захлебываясь от беспомощной ярости, крикнула Энн. — Сейчас же отпустите меня! И нечего на меня так пялить глаза! Убирайтесь отсюда, пока я не подняла на ноги весь отель!
Филдинг еще крепче стиснул ее плечи. В глазах у него горел огонь бешеной решимости.
— Нет уж, сначала я воздам вам по заслугам!
Одной рукой он с силой прижал ее к себе, другой, как тисками, обхватил ее голову. И прильнул к ее губам. Но в этом поцелуе не было нежности. Это было насилие, попытка сломить ее, сделать покорной.
На несколько секунд Энн утратила способность сопротивляться; она была оглушена, все ее тело было парализовано новыми, острыми, как молния, ощущениями: ощущением его мускулистых ног, ощущением его теплой груди, к которой были прижаты ее ладони, ощущением его губ и языка, будившими в ней страсть и туманившими ее сознание.
Ее тело жаждало уступить, отдаться, но в поцелуе Мэтта не было любви. В нем было только желание овладеть, подчинить, и при этой мысли Энн словно обдало холодом: она лучше умрет, но не уступит ему без ответного чувства.
Когда Филдинг наконец оторвался от ее губ, они, казалось, уже принадлежали не ей, а какойто другой, побитой, обесчещенной женщине. У нее не осталось сил бороться, негодовать. Изпод сжатых век катились слезы.
— Пожалуйста, — с трудом выговорила она — ей уже даже не было стыдно его умолять, — пожалуйста… пустите меня. Не надо…
Филдинг ослабил объятие.
— Энн… я…
Он замолчал, уронил руки и сделал шаг назад.
Энн вдруг осознала, что стоит перед ним почти голая. Надо прикрыться! Она, спотыкаясь, кинулась к шкафу. Ноги у нее подгибались, глаза ничего не видели от слез. Она ударилась о край кровати и чуть не упала.
Ее поддержала сильная рука.
Энн панически забилась:
— Нет… нет…
— Я только хотел…
Рука отпустила ее локоть.
Энн выпрямилась, всхлипнула, дошла до шкафа, нащупала на вешалке халат с маками, вытащила его, надела и перетянула его поясом. Смахнув слезы тыльной стороной ладони, она сделала отчаянное усилие взять себя в руки.
— Энн… простите меня, — виноватым, почти убитым голосом проговорил Филдинг. — Я не за этим сюда пришел…
Опять все о себе! Гнев придал Энн силы. Она круто повернулась к Филдингу и голосом, дрожащим от перенесенного унижения, произнесла:
— Я вас сюда не приглашала, Мэтт Филдинг! И нечего сваливать на меня вину за ваши животные инстинкты. «Как-то нечаянно»! Как-то нечаянно вы оказались у меня в комнате в одном халате! Какое прелестное оправдание!
Филдинг побагровел.
— Я не думал… Я не собирался к вам врываться… Я ложился спать… включил телевизор… — Он бросил на Энн негодующий взгляд. — Есть вещи, которые мужчина не в силах перенести. А вы…
— Ну конечно! Во всем всегда виновата женщина! — взорвалась Энн. — Не морочьте мне, пожалуйста, голову! Все равно у вас концы с концами не сходятся. Я заранее знала, что сегодня вечером вы предпримете штурм. И нечего притворяться, что все случилось нечаянно. — Ее глаза пылали презрением. — Все так и было задумано. Просто ваши планы не сработали. Тут вас и заело: как — победителю женщин Мэтту Филдингу предпочли какого-то актеришку!
От виноватого выражения на лице Филдинга не осталось и следа.
— Что вы всем этим хотите сказать, любезнейшая? — прорычал он, сверкая глазами. — У меня не было никаких планов — и зарубите это себе на носу. Никаких! Я виноват в том, что не справился с собой, но все ваши прочие обвинения я категорически отвергаю.
Энн устало посмотрела на него: еще и отпирается!
— Давайте прекратим этот бессмысленный спор. Я хочу одного: чтобы вы ушли. И заберите с собой свой жемчуг. Вон он, на столике под зеркалом. Считайте, что я подала заявление об уходе. И нам не о чем больше говорить.
Филдинг сложил на груди руки. На его лице была мрачная решимость.
— Я уйду, когда вы объясните, что за обвинение вы мне только что предъявили. Что это значит — что я сегодня вечером предприму штурм? Какой штурм?
— Нет уж, не выкрутитесь! — В язвительном голосе Энн прорывался крик боли. — А я-то, глупая, ей не поверила! И тут вы преподносите мне жемчуг. Я… я не позволила… не допустила, но вы не успокоились на этом. Вы решили ворваться ко мне в комнату. Как же можно: Филдинг — и вдруг от ворот поворот!
На лице Филдинга быстро сменялись выражения: удивление… обида… понимание всего происходящего и, наконец, испепеляющий гнев.
— Кому это «ей не поверила»? И что это было вам сказано?
Энн почувствовала себя совсем измочаленной.
— Какая разница? — проговорила она, вяло махнув рукой. — Она оказалась права.
— Ларри… Аманда… — сообразил Филдинг. У него сузились глаза. — Она выходила вместе с вами. И вас долго не было. — Он стукнул кулаком о ладонь. — Так вот в чем дело. Эта дешевка напакостила!