Женщина в зеркале

Шмитт Эрик-Эмманюэль

Когда она меня так ругает, я обретаю смелость. Однако не так давно я позволила себе заметить, что сама она не следует этим принципам, потому что вот уже двадцать лет живет со своей подругой Октавией. Улла покраснела, как всегда, когда речь заходит об Октавии, и перестала меня отчитывать, как сержант-инструктор. Ей непонятно, чем я мучусь. Я совсем не хочу множить свои увлечения, мне бы просто-напросто хотелось, чтобы это я целовала, я получала наслаждение, я, а не самка-волчица, убегающая из моего тела, оставляя меня на берегу.

Не знаю, ощущала ли нечто подобное Анна из Брюгге. Из тех разрозненных документов, что мне удалось найти,

называли ее Девой из Брюгге, а это очевидно свидетельствует, что она была девственна. Может быть, она тем не менее любила кого-нибудь? Если бы, например, обо мне стали расспрашивать соседей, то они описали бы меня как старую деву, они даже не догадываются о моей двойной жизни, о совершенном двойничестве. Когда я читаю «Зерцало невидимого», мне иногда кажется, что Анна описывает то, что я ощущаю во время оргазма, когда покидаешь свое тело, забываешь о правилах, тело становится целым миром и кажется, что ты вливаешься в космический вихрь. Как мы, однако, схожи, несмотря на прошедшие века…

Она с самого рождения была сиротой, ее воспитывали приемные родители, она росла сама по себе… Мне тоже не хватало образцов, которые могли бы защитить меня в жизни, мне тоже пришлось искать то, чего мне не дали, — поведение, понимание жизни. Может быть, эти лишения сделали нас блаженными?

Я чувствую, как она ищет в своих стихах отца и любовника. Как я. Религия позволила ей прекрасно оправдать эти поиски: когда речь заходит об отце, она говорит о Боге, а когда речь заходит о любовнике, обращается к Иисусу. Бог Отец приказывает, Иисус любит. Уважаешь закон одного — и получаешь наслаждение в поклонении другому. Любопытно, что христиане смогли открыть целый диапазон, позволяющий Божественному принимать форму всего, что необходимо человеку, включая женственность Девы Марии и ясность Святого Духа…

В юности Франц был для меня отцом и мужем. Сегодня я задаюсь вопросом, не дал ли мне подобную же возможность психоанализ в виде титульной фигуры Фрейда и соблазнительной — Калгари.

Впрочем, что с того…

Анна, сестра моя в лабиринте жизни, надеюсь в скором времени закончить книгу, которая откроет тебя всему миру.

Ну а ты, дорогая моя Гретхен, знай, что я посвящу ее тебе. Согласна?

Твоя Ханна, которая любит тебя по-прежнему, даже больше.

39

Такси везло Энни и Итана из аэропорта Шарль-де-Голль в Париж. После воздушного перелета встреча с землей — где бы она ни происходила: в Калькутте, в Токио или Дубровнике — всегда вызывает чувство встречи с чем-то родным. Даже в незнакомой стране мы не ступаем на чужую землю, мы вновь оказываемся на земле, на нашей земле, земле — матери всех нас. Энни и Итан испытывали это чувство. Опьяненные, они сразу же приняли Европу.

За окном проносились северные предместья Парижа. Это вовсе не походило на Париж, который они себе представляли. Низкие здания, высокие здания, похожие друг на друга, без архитектурных изысков, как на периферии любого мегаполиса, — этакие индустриальные черновики городов. Затем показались первые дома Парижа Османна. Как грибы из земли вырастали навесы над входом в метро. Возникли первые пробки. Как островки спокойствия среди суеты, цвели каштаны. Восхитительные молодые женщины ехали на велосипедах. Чиновники в серых костюмах катили мимо на скутерах. Здесь была совершенно иная автомобильная иерархия, чем в Лос-Анджелесе, и это забавляло Итана и Энни — за рулем самых маленьких машин часто оказывались

самые шикарные люди.

Такси углубилось в лабиринт узких улочек между высокими зданиями. Следуя из аэропорта, они ехали сначала по широким улицам, а потом оказались в тисках города, — это говорило о расстоянии, что отделяет Старый Свет от Нового. Горизонта в этих городах, в отличие от городов Северной Америки, видно не было.

Зазвонил телефон. Энни вздохнула:

— Слушаю, Джоанна.

— Ты не ответила на мои сообщения.

— Я была в самолете. Мы только что приземлились в Париже.

— Значит, ты втравилась в эту историю со святой?

— Я же тебе об этом говорила.

— Послушай, Энни, не станешь же ты сниматься в кино в Европе, ты же не можешь пасть так низко! Подобными вещами можно заниматься в конце карьеры, но не раньше. Европейское кино или реклама крема против морщин — это признаки упадка. И потом, что касается гонораров, тоже, дорогая моя…

— Мне очень нравится сценарий.

— Естественно. Но потом нужно вернуться к блокбастерам. Иначе тебе грозит стать фестивальной знаменитостью, а не кинозвездой.

— Джоанна, я не вещь. Я не принадлежу ни Голливуду, ни успеху.

— Энни, да ты вообще плевать хотела на то, чего жаждут люди! Ты получила статус, о котором все мечтают.

— А я о нем мечтала? Да, я достигла положения, которое дорогого стоит, которого многие добиваются. Но хотела ли я этого? Мне нужна моя собственная жизнь, а не чья-то.

— Если я правильно понимаю, ты собираешься играть только то, что тебе нравится?

— Совершенно верно.

— Твоя карьера на этом закончится. Хорошие проекты мирно угасают в заштатных кинотеатрах.

— Все зависит от того, что считать «хорошими проектами».

Энни отключилась.

Итан поцеловал ее:

— Неплохо послала.

— Она права, когда предсказывает мне сложности в будущем. Но что самое трудное? Страдать, делая то, что не нравится, или страдать ради того, чтобы делать, что нравится?

Итан еще раз поцеловал ее, поцелуй был таким долгим, что Энни начала высвобождаться из его объятий.

Машина остановилась перед отелем «Риц». Служащие в ливреях распахнули дверцы, вытащили багаж, спросили, как они долетели.

Энни и Итан вселились в свой номер; окна апартаментов выходили на Вандомскую площадь, от которой они не могли оторвать глаз: теперь эту драгоценность, вышедшую из-под карандаша Мансара, украшали еще и вывески самых известных ювелирных магазинов. Бронзовая колонна, носительница боевой славы, воздвигнутая в середине площади, входила в диссонанс с гармоничными фасадами, гладкой поверхностью мостовых. На их глазах сменяли друг друга столетия: об античном Риме напоминала монументальная статуя, выступавшая в мягком свете нынешнего дня, семнадцатый век воплотился в камне построек, витрины были выдержаны в стиле ампир.

Пока будут идти съемки, Итан собирался посещать кулинарные курсы. Обнаружив, что ее возлюбленный неравнодушен к медикаментозным добавкам, Энни предложила ему поставить манию на службу его страсти — гастрономии. «По мне, будь лучше толстяком, чем наркоманом». Уже на следующий день Итан должен был начать стажировку у известного шеф-повара.

Позвонили снизу: Энни ожидает Грегуар Питц, режиссер.

Энни мигом спустилась.

Грегуар Питц не мог сдержать своих чувств: для этого парня с мягкими чертами лица участие Энни в его фильме было подарком судьбы.