Женщина-зима
Шрифт:
— Для картошки хорошо, — сказала Любава, отвечая каким-то своим мыслям. — Ей сейчас как раз такого дождика не хватало. Сажали-то, считай, в сухую землю… Помню, мы с Семеном прошлый год картошку посадили — и ливень! Сразу. Только последний ряд закрыть успели… — Любава замолчала.
— Как там они? — осторожно спросила Полина, готовая сразу же перекинуть мостик на другую тему.
— Они? — невесело усмехнулась Любава. — Расширяться хотели. Я и поверила. Расширяться… магазин расширять. А она взяла и решила к своему дому веранду
— Хочется красиво жить, — вставила Полина.
— Так чтобы красиво жить, надо средства соразмерять. Ты вложи сначала в дело-то, развернись, встань на ноги. Там этот магазинишко… Ему, чтоб магазином стать, вложения нужны. Мы ведь с Семеном планировали в нем и хозотдел открыть, и галантерею. Рано из него сосать-то, из магазина этого. Разорит она его!
— Ну… разорит… Семен тогда к тебе вернется.
— А нужен он мне будет тогда? — зло спросила Любава. Полине показалось, что, кроме злости, мелькнуло в голосе сестры еще что-то. Обида, само собой. Но еще что-то. Вроде надежды.
— Вернется — примешь? — зачем-то спросила Полина.
— Прям! — отрезала Любава. — Я знаешь, как зла на него? Пусть подавится своей Сизовой! А я и одна проживу. Танюха ко мне будет приезжать, не к нему же! И внуков тоже мне привезет. Пусть тогда кругами ходит! Свистопляс!
— Одной плохо, — возразила Полина.
— Прям… Хочешь — готовишь, хочешь — не готовишь. Хочешь — хоть весь день на диване пролежи перед телевизором. Хоть голой по квартире ходи, хоть гостей созови. Сама себе хозяйка.
— Тяжело одной, — настойчиво повторила Полина.
— Пригрей кого-нибудь, раз тебе тяжело.
— Ну ты даешь, сестра! Пригрей… Словно котенка. Как будто у нас в Завидове свободных мужиков пруд пруди.
— Не прибедняйся. Я хоть и далеко теперь от Завидова, но, однако, слухами земля полнится…
— Какими еще слухами? — Полина перевернулась на живот, приподнялась на локтях. — Обо мне слухи-то? Ты серьезно?
— Ой-ой-ой! А почему это о тебе слухов не может ходить? Ты что у нас, святая?
— Не темни, Любава. Говори, что слышала?
— А слышала я, сестра, будто поселился у вас в Завидове добрый богатый дяденька. И что виды он имеет сугубо конкретные и в другую сторону не глядит даже… И живет он будто у нашего папы, Петра Михайловича… Собственноручно, говорят, доит козу и копает огород… И с сыном твоим, Тимохой, будто они не разлей вода. Только что не в обнимку по деревне ходят…
— Ох, ну люди! — Полина ударила подушку. — Ну люди… Виды он на меня имеет… Я так и знала. Я… Нет, ну ты этому поверила?
— А что такого? — в свою очередь, приподнялась Любава. — Верю ли я, что мою сестру, не старую еще, симпатичную самостоятельную вдовушку, кто-то может хотеть? Ты об этом?
— Да он… Да он моложе меня! У него сыну шесть лет… Да просто
— Кого ты только не лечила, разговоров не было, — невозмутимо вставила Любава.
— Да нет же ничего… Вот люди!
— Ну нет и нет… — спокойно согласилась сестра. — А чего ты завесилась тогда?
— Да просто знала я, что эти разговоры пойдут! Знала, говорила ему!
— Ага. Значит, говорила. А он что?
Полина почувствовала, что сестра улыбается в темноте.
— Да ну тебя. Я смотрю, тебе все это нравится. Ты уже поверила сплетням!
— Да, мне это нравится. Нравится, что моя сестра кому-то нравится. Тьфу, стихами заговорила… Весна… Если ты кому-то нравишься, то, значит, и я могу…
— Люба… — после минутной паузы начала Полина, — а ты смогла бы… жить с кем-то… после Семена?
— Не знаю, — не сразу откликнулась сестра. — Я, честно говоря, даже не думала об этом.
— А ты подумай на досуге. Вот придет и станет жить в твоем доме чужой человек. Тебе уже не двадцать лет, когда детей растить вместе и все впереди. У тебя свои болячки, слабости свои, которые Семен-то знает. А от чужого человека скрывать придется. Напрягаться. И выглядеть надо всегда на пять. А ведь не получается с нашей жизнью…
— Значит, ты об этом думала, — сделала вывод сестра.
— Как не думать? Думала…
— Ну и как он? Видный?
— Кто?
— Спонсор… ваш?
— Тьфу! И прозвище ведь какое прилепили — Спонсор! А человек просто свежим воздухом дышит, козье молоко пьет. Прописали ему!
— Не скажи… Прозвища просто так не липнут. Говорят, он что-то такое задумал. Деревню вроде как восстанавливать.
— Задумал! Мало ли что можно задумать! Вот когда осуществит задуманное, тогда и поговорим.
— Вон ты какая… принципиальная, — покачала головой Любава. — К тебе на кривой козе не подъедешь.
— А к тебе подъедешь?
— И ко мне не подъедешь! — расхохоталась Любава. — Я теперь ого-го! Пухов меня увидит — с другого конца улицы кланяться начинает. Во как!
— Чем это ты его так напугала? — не поняла Полина.
— Да вот нашла чем, — уклонилась от ответа сестра. — Жизнь заставит — научишься мужиков пугать. Ты ведь Павла Гуськова не испугалась? Ой, сестрица! Утро скоро, а мы все лясы точим! Тебе с утра своих отправлять. А мне — в пекарню…
Любава потянулась, сладко зевнула, отвернулась от сестры и ровно через две минуты уснула. К Полине сон не шел. Она слушала дождь за окном, который наконец выровнялся, перестал хлестать. Миролюбиво сыпал, делая черноту за окном мутно-серой. Разговор с сестрой взволновал ее. Она попробовала взглянуть на себя с позиций этого разговора. Стала спорить непонятно с кем, возмущаться нелепости и неизбежности сплетен. В конце концов Полина поднялась, вышла в сенцы, подошла к окну. Постояла, прижавшись лбом к холодному стеклу. Дождь царапался снаружи. Разговаривал…