Женщина
Шрифт:
В приемной Курати снял халат, и сиделка опрыскала его из пульверизатора дезинфицирующим раствором. Специфический запах жидкости прояснил сознание Йоко. В последнее время Йоко все острее сознавала, что здоровье ее с каждым днем ухудшается, и от этого все сильнее ненавидела Курати – его крепкое тело и здоровый дух. Она становится обузой для Курати, думалось ей, он постоянно ищет какого-нибудь нового приключения, а Йоко для него все равно что осыпающийся цветок.
Сиделка ушла. Курати подошел к окну, вынул из кармана объемистый бумажник крокодиловой кожи, а из него – солидную пачку десятииеновых банкнот. У Йоко с этим бумажником было
– Как только деньги кончатся, пришли кого-нибудь, в любое время… Дела мои идут неважно. Кажется, этот мерзавец Масаи устроил мне пакость. Нужно быть начеку. Так что не знаю, смогу ли я часто бывать здесь.
Курати вышел из приемной, надел мокрые ботинки, раскрыл отяжелевший от воды зонтик и, коротко попрощавшись, шагнул в вечернюю мглу. Свет уличных фонарей, расставленных через равные промежутки вдоль улицы, скользил по мокрой зеленой листве и, фосфоресцируя, плыл по лужам. Провожая взглядом Курати, постепенно удалявшегося в направлении Южных ворот, Йоко вдруг почувствовала, что не может оставаться здесь одна.
Надев первые попавшиеся ей гэта, Йоко выбежала из больницы и под дождем пустилась вдогонку за Курати. На площади неподалеку, где росли вишни и вязы, были навалены груды камня и кирпича – здесь шло строительство. Площадь была пустынной и тихой. Казалось даже странным, что в центре Токио может быть такой тихий уголок. Только слабо поблескивали косые струи дождя, попадая в полосу света, отбрасываемого фонарями. Йоко почувствовала холод, лишь когда капли дождя попали ей за воротник. Стоял не по сезону холодный день, иногда это случается в Канто. [52] Йоко все бежала за Курати. Он оглянулся, услышав стук ее гэта, и остановился. Наконец Йоко догнала его, она вся вымокла, с волос стекала вода. При слабом свете фонаря Йоко заметила беспокойство на лице Курати. Не помня себя, она схватила его руку, в которой был зонт.
52
Канто – название восточных районов Японии, прилегающих к Токио.
– Совесть не позволяет мне брать деньги у чужого человека. Возьми их обратно.
Рука Йоко сильно дрожала. С зонта стекали капли и, проникая сквозь ткань кимоно, холодили кожу. Йоко почувствовала неприятный озноб, как больной лихорадкой, когда он прикасается к чему-то холодному.
– С нервами у тебя не в порядке. Хоть бы обо мне подумала. Надо все же знать меру в своих подозрениях. Что такое я натворил, что тебе не нравится? Скажи, если можешь. – Курати, кажется, потерял терпение.
– Ты так ловко все обделываешь, что и сказать ничего нельзя, даже если бы и хотела… Почему ты не признаешься, что Йоко тебе надоела, что она не нужна тебе больше? Так настоящие мужчины не поступают. На, возьми! – Йоко ткнула в грудь Курати пачкой денег. – И непременно верни жену. Тогда все будет по-прежнему. Еще позволь мне сказать, что…
«Айко» – чуть не сорвалось у нее с языка. Но страх сдавил горло. В этот вечер она впервые заговорила о жене
Йоко едва не кричала, и Курати все время озирался по сторонам, опасаясь, как бы их не услышали. Привязанность их была настолько сильна, что они скорее убили бы друг друга, чем расстались, но, разделенные преградой нелепых подозрений и неудовлетворенности, не могли ни сказать об этом, ни в это поверить. Они должны разойтись, как случайные прохожие, – эту страшную необходимость Йоко осознала сейчас особенно остро. И то, что Курати оглядывался по сторонам, Йоко восприняла как его стремление, выбрав удобный момент, убежать. Она задыхалась от растущей ненависти к Курати и в то же время все крепче прижималась к его руке.
После минутного молчания Курати вдруг отшвырнул зонт и, обхватив рукой голову Йоко, грубо привлек ее к себе. Йоко постаралась высвободиться, затем швырнула деньги прямо в грязь. Они боролись, как дикие звери.
– Ну, иди к черту… Дура! – резко бросил Курати, оттолкнул Йоко и, подобрав зонт, не оглядываясь, быстро зашагал прочь. Вне себя от злобы и ревности, Йоко хотела побежать за ним, однако ноги не слушались ее. По лицу катились горячие слезы, это Йоко оплакивала Курати, который уходил все дальше и дальше. Тихо шелестел дождь. Во всех окнах больницы, задернутых белыми шторами, горел яркий свет, от которого печальные больничные палаты становились еще более мрачными.
С болью в сердце подняла Йоко брошенные ею деньги. Ведь надо было платить за лечение Садаё. И снова из глаз у нее полились горькие слезы обиды.
43
До позднего вечера просидел Ока у постели больной, терпеливо ухаживая за ней. Немногословный, внимательный, он будто угадывал каждое желание Садаё. Разве могла сравниться с ним равнодушная к своим обязанностям сиделка! Йоко отправила ее спать, и они вдвоем с Ока меняли пузыри со льдом, измеряли температуру.
Садаё то и дело впадала в беспамятство. И когда она уж очень жалобно просилась домой, ее осторожно поворачивали на другой бок и говорили: «Ну, вот ты и дома!» И она радостно улыбалась. В такие минуты Йоко мучила совесть и ей было невыносимо тяжело смотреть на Садаё. Как жить дальше, если Садаё умрет? Ведь это она повинна в страданиях сестры. Будь она ласкова с ней, как прежде, Садаё не заболела бы так тяжко. Как страшно возмездие человеческой души! Сердце Йоко сжалось от муки, которую ни один врач в мире не в силах был облегчить.
Покрытая зеленым платком лампа бросала свет на спящую Садаё. На голове и животе у девочки лежали пузыри со льдом. Дыхание ее было таким тяжелым и прерывистым, что, казалось, вот-вот оборвется. Временами она что-то бормотала в бреду. Ока скромно стоял в углу, не сводя глаз с Садаё. При зеленоватом свете лампы он выглядел особенно бледным. Йоко сидела у самой постели, заглядывала в лицо Садаё и без всякой нужды то и дело перекладывала пузыри со льдом, из какого-то суеверного страха, что от ее бездействия девочке может стать хуже.