Женщины Цезаря

Маккалоу Колин

— Евтих, он не мог сказать этого!

— Но сказал. Он отказывается видеть даже госпожу Аврелию.

Как раз госпожа Аврелия в этот момент появилась из атрия Весты. Взгляд суровый, губы сжаты.

— Пойдем, — велела она Юлии и повела внучку в покои, предназначенные для матери великого понтифика.

— Ты слышала? — спросила Аврелия, силой усаживая Юлию в кресло.

— Я не понимаю, что я слышала, — в смятении ответила Юлия. — Я попросила разрешения поговорить с папой, а он сказал «нет».

Аврелия задумалась.

— Отказал? Как странно! Непохоже на Цезаря, чтобы он отказывался смотреть в лицо фактам или людям.

— Евтих

говорит, что он никого не будет принимать четыре дня, даже тебя, бабушка. Мы все должны ждать до дня, когда новые плебейские трибуны вступят в должность.

Нахмурясь, Аврелия принялась расхаживать по комнате. Некоторое время она молчала. Глаза ее увлажнились, но она решительно подавила слезы. Юлия смотрела на бабушку. «Проблема в том, — думала она, — что мы трое так страшно отличаемся друг от друга!»

Мать Юлии умерла, когда ей только-только исполнилось семь лет, так что все годы ее взросления Аврелия являлась для нее одновременно и матерью, и бабушкой. Не очень доступная, вечно занятая, строгая и безжалостная, Аврелия тем не менее дала Юлии то, в чем дети нуждаются больше всего, — уверенность в собственной безопасности и духовную близость. Хотя Аврелия редко смеялась, она была остроумной и могла пошутить в самый неподходящий момент. Она считала, что и у Юлии есть чувство юмора, потому что Юлия любила смеяться. Мать Цезаря внимательно относилась к воспитанию ребенка, от руководства в таких вопросах, как сшитое со вкусом платье, до немилосердного обучения хорошим манерам. Не говоря уже о том, что Аврелия приучала Юлию принимать свою судьбу без сантиментов и прикрас, принимать с достоинством, с гордостью, без ощущения несправедливости, без возмущения.

— Нет смысла желать другого или лучшего мира, — постоянно твердила Аврелия. — Этот мир — единственный, что у нас есть, и мы должны жить в нем по возможности счастливо и с удовольствием. Юлия, мы не можем бороться с Фортуной или с Судьбой.

Цезарь был совсем не похож на свою мать — общей была у них только твердость характера, — и Юлия знала, что при малейшей провокации между ними возникают трения. Но для дочери Цезарь был началом и концом того мира, принимать который учила ее Аврелия: не бог, но определенно герой. Никто в глазах Юлии не был таким безупречным, как ее отец, таким выдающимся, таким образованным, таким остроумным, таким красивым, таким идеальным, таким римлянином. О, она очень хорошо знала его недостатки (хотя Цезарь никогда не демонстрировал их перед дочерью), от наводящего ужас крутого нрава до главного, по ее мнению, греха: он играл с людьми, как кошка играет с мышью, безжалостно и холодно, с улыбкой удовольствия на лице.

— У Цезаря есть серьезная причина отдалиться от нас, — вдруг сказала Аврелия, останавливаясь. — И она — не в том, что он боится встретиться с нами, в этом я абсолютно уверена. Я могу лишь предположить, что его мотивы не имеют к нам никакого отношения.

— И даже, может быть, — оживилась Юлия, — это не имеет ничего общего с тем, что беспокоит нас.

Блеснула красивая улыбка Аврелии.

— Ты с каждым днем становишься все более проницательной, Юлия. Да, да, это так.

— Тогда, бабушка, пока он занят, я поговорю с тобой. Это правда — то, что я услышала в портике Маргарита?

— О твоем отце и Сервилии?

— Ты это имеешь в виду? О-о!

— А о чем, ты думала, они говорили, Юлия?

— Я

не уловила всего, потому что, как только люди заметили меня, они замолчали. Я только услышала, что папа замешан в каком-то большом скандале с женщиной и что все это обнаружилось сегодня в Сенате.

— Да, это так, — подтвердила Аврелия.

И, ничего не упуская, она рассказала Юлии о событиях в храме Согласия.

— Мой отец и мать Брута, — медленно проговорила Юлия. — Невероятно! — Она засмеялась. — Но какой же он скрытный, бабушка! Все это время ни я, ни Брут даже не подозревали. Что он в ней нашел?

— Тебе она никогда не нравилась.

— Да, действительно.

— Что ж, это можно понять. Ведь ты — на стороне Брута, поэтому Сервилия и не может тебе понравиться.

— А тебе?

— В некоторых отношениях она мне, пожалуй, нравится.

— Но папа говорил мне, что она ему неприятна, а он не врет.

— Она определенно ему не по сердцу. Я не знаю, да, честно говоря, и не хочу знать, что привязывает его к ней. Знаю только, что это «что-то» очень сильно.

— Наверное, она чрезвычайно хороша в постели.

— Юлия!

— Я уже не ребенок, — хихикнула Юлия. — И у меня есть уши.

— Чтобы слушать, что говорят в портике Маргарита?

— Нет, чтобы слушать, что говорят в комнатах моей мачехи.

Аврелия грозно выпрямилась.

— Скоро я положу этому конец!

— Не надо, бабушка, пожалуйста! — воскликнула Юлия, взяв бабушку за руку. — Ты не должна винить бедную Помпею! И во всяком случае, это не она. Это ее подружки. Конечно, я еще не взрослая, но я всегда считала себя старше и умнее Помпеи. Она, как хорошенький щенок, сидит там, помахивая хвостиком, с улыбкой от уха до уха, а разговоры плывут где-то высоко над ее головой, слишком озабоченной тем, как бы всем угодить и принять во всем участие. Они ужасно мучают ее, эти Клодий и Фульвия. А Помпея даже не может понять, какие они жестокие. — Юлия стала серьезной. — Я очень люблю папу и не хочу слышать ни единого плохого слова о нем, но и он тоже с ней жесток. О, я понимаю почему! Она слишком глупа для него. Ты знаешь, им нельзя было жениться.

— Это я виновата.

— Я уверена, что имелись серьезные причины для этого, — мягко проговорила Юлия и вздохнула. — Но если бы ты выбрала кого-нибудь поумнее, чем Помпея Сулла!

— Я выбрала ее, — сердито сказала Аврелия, — потому что мне ее предложили для Цезаря и потому что мне казалось, это — единственный способ быть уверенной в том, что Цезарь не женится на Сервилии.

В последующие дни выяснилось, что большое количество членов Сената предпочли не находиться на Нижнем Форуме и не быть свидетелями казни Лентула Суры и других.

Одним из таких был будущий старший консул Децим Юний Силан. Другим — будущий плебейский трибун Марк Порций Катон.

Силан дошел до своего дома раньше Катона, которого задерживали люди, желавшие поздравить его с очень хорошей речью и с тем, как он противостоял Цезарю.

Тот факт, что Силан сам вынужден был открывать дверь своего дома, подготовил его к тому, что он увидел внутри: пустой атрий без единого слуги. Полная тишина. Значит, все слуги уже знали о том, что случилось во время дебатов. Но знала ли об этом Сервилия? Знал ли Брут? С осунувшимся лицом, чувствуя острую боль в кишечнике, Силан с трудом распрямился и вошел в гостиную жены.