Женщины да Винчи

Берсенева Анна

– Не может. Но есть. И сколько я себя помню, всегда это было. И мама моя всю свою жизнь это видела, этот Вятлаг кругом. И бабушка только в юности этого не знала.

– Ты думаешь, что это нормально?

– Я не думаю, что это нормально! – У него был такой голос, что Белка замерла. – Я не думаю, что нормально избивать женщину с тяжелой онкологией, с опухолью почки! Вообще – избивать женщину. Я не думаю, что это… Я не знаю, что с этим делать, и не знаю, как с этим жить!

Он замолчал. Белка боялась пошевелиться.

– Как же ты ее оттуда вывез? –

спросила она наконец.

– У нее приступ случился. В лагерной больничке ответственности испугались, вызвали «Скорую». И как-то растерялись сначала, не сразу сообразили начальству доложить. Вот и вывез.

«А если бы сразу сообразили, если бы тот, увесистый, прямо в колонии автоматчиков на него натравил? – подумала Белка. – Что он сделал бы?»

Она посмотрела на Костю и вдруг поняла, как содиняются в цепочку обстоятельства непреодолимой силы. Каждое вроде бы само по себе, но одно цепляется за другое – тебе не дают помочь женщине, она совершенно тебе чужая, но ты не можешь ее бросить на произвол судьбы, не можешь позволить, чтобы ее избивали и убивали, и поэтому ты можешь только убить того, кто ее избивает и убивает, и ты это делаешь… И на этом заканчивается твоя человеческая жизнь, и это не могло быть иначе.

Все это так ясно стояло в Костиных глазах, что ей стало страшно – вся кожа пошла мурашками.

– А за что ее посадили? – поспешно спросила Белка. – Она мне сказала, что не могла лжесвидетельствовать, но больше ничего.

– А больше ничего и нет, насколько я понял. Она юрист, работала в крупной компании. Компанию решили у владельца отнять. Законных оснований не было – стали искать. Хотели ее для этого использовать – она не согласилась. Отправили в колонию, сопроводили указанием стереть в пыль. Всё.

Лицо у него было неподвижное, как посмертная маска. Белка молчала, подавленная.

– Я докладную напишу, что они ее с диагностированной онкологией в колонии держали. – В его голосе была бесконечная горечь. – Обязаны же были отпустить. Пусть хоть как-то их… Хотя что им сделают? Самое большое, премии лишат. Одной бутылкой меньше на праздничном столе.

Он помолчал, потом тряхнул головой, и выражение его лица стало прежним, человеческим. Белка перевела дыхание.

– Иди домой, – сказал он. – Восемь часов уже, что ты здесь сидишь?

– Тебя хотела дождаться.

– Так у меня ведь дежурство. Я только завтра освобожусь. Иди, Белочка.

С последними словами в его голосе вдруг мелькнули такие интонации, что у Белки сердце занялось счастьем, как огнем. Даже голова закружилась.

– Завтра Новый год, ты хоть помнишь? – Он улыбнулся. От его улыбки сердце у нее не только огнем занялось, а вспыхнуло пожаром. – Мы елку всегда во дворе наряжали. Возле крыльца растет, видела? Вот ее. Или хочешь в доме? Я тогда завтра куплю.

Господи, да хоть в лесу! Хоть в буреломе! В берлоге медвежьей! Не елку, а репейник!

– Ничего не покупай, – сказала она. – Возле крыльца отличная. Повесим яблоки или что там, пряники, заодно птицы отпразднуют.

Костя

поцеловал ее так быстро, что она не успела сказать ни слова, как он уже вышел. Повисел еще минуту в воздухе едва уловимый запах лекарств и исчез тоже.

Глава 13

«Интересно, как они эту елку наряжали? С крыши, что ли?»

Белка стояла, закинув голову, и смотрела на высоченное дерево, растущее у крыльца. По дороге домой она накупила вчера такое количество шариков, пряников и всяческой золотой дребедени, что хватило бы на украшение, кажется, даже кремлевской елки. Но вот как это украшение осуществить, было совершенно непонятно.

«Ладно, – решила она, – Костя придет и скажет как».

Ей доставляло живейшее удовольствие думать, что он скажет, как и что ей делать, и она именно так и сделает. Это тоже было ново, такое ощущение.

Белка не была сильна в приготовлении пищи, особенно праздничной, поэтому и ее закупила по дороге. Благо выяснилось, что не во всех заведениях общепита подают холодные котлеты, имеются блюда даже изысканные, вроде какого-то курника, который оказался огромным многослойным пирогом, с виду очень аппетитным. И шампанское французское нашлось, и марципановые зайцы, облитые белым шоколадом.

Она набрала столько коробок и свертков, что еле выгрузила их из такси.

Во сколько у Кости заканчивается дежурство, Белка не знала, поэтому платье, которое собиралась надеть на Новый год, примерила еще с вечера. Она купила это платье в бутике на Казанской, на него и на прочие мелочи как раз хватило зарплаты, выданной перед Новым годом.

Карту Кирилла она сломала пополам и выбросила в урну. Жест был чересчур пафосный, ну так никто не видел – наплевать.

Платье ей нравилось. Правда, она предполагала, что Костя может не отличить его от джинсов, которые она обычно носила. Ну и ладно! Пусть не отличит, она все равно его любит. Костю, не платье. А в платье она просто хорошо выглядит: ткань стретч, поэтому видно, что у нее вполне приличная фигура, и цвет к глазам подходит.

Мама как-то говорила, что глаза у нее в бабушку Таю, только не желтые, а золотые. Платье, разумеется, не золотое, до такого Белка не додумалась бы, оно лишь отливает бронзой. В общем, соблазнительное. Правда, волосы отросли так, что прическа выглядит по-детсадовски, как у птенца, но тут уж ничего не поделаешь.

Белка разглядывала себя в зеркале, вертелась так и сяк в новом платье, а потом расхохоталась, потому что подумала, что самое прекрасное с этим платьем произойдет, когда Костя его снимет. И если бы можно было встречать с ним Новый год голыми, то она ничего не имела бы против.

Утром она позвонила ему, но телефон был выключен. Наверное, он был еще в реанимации.

Днем телефон был выключен по-прежнему. Это ее насторожило.

В семь вечера телефон не включился.

Белка села у накрытого в кухне стола, прислонилась спиной к печке, которую протопила с утра, и задумалась.