Женщины, которые любили Есенина
Шрифт:
Когда Изадора бывала одна, она часами сидела над большим альбомом с фотографиями ее детей. С этим альбомом она никогда не расставалась и очень редко показывала его кому-нибудь. Однажды вечером Сергей пришел домой неожиданно и застал Изадору в слезах над альбомом с ее дорогими утраченными детьми. В припадке ярости он вырвал альбом из ее рук и, прежде чем она успела остановить его, швырнул его в горящий камин. Изадора пыталась вытащить альбом из огня, но он со всей силой безумца держал ее, издеваясь над ее детьми. В конце концов она потеряла сознание и упала.
Это был последний раз, когда Изадора видела Есенина».
Под
В начале 1924 года она съездила на Украину, в Киев и Харьков. Гастроли прошли очень успешно. Она вернулась в апреле, сбросив тридцать фунтов веса и выглядела так прекрасно, как не выглядела никогда после своего приезда в Россию в 1921 году.
А вот дальше последовал провал за провалом. Она отправилась в турне по Волге и Туркестану. Она выступала в Самаре, Оренбурге, Самарканде, Ташкенте, Екатеринбурге, Вятке.
В письмах к Ирме она жаловалась: «Это турне оказалось нескончаемой катастрофой». В другом письме Ирме она сообщала: «Это турне — один провал за другим». «Этот город (Екатеринбург) ближе к аду, чем какой-либо другой, какой я в своей жизни видела». «Волга и Туркестан — это те местности, которых надо избегать». «Мои волосы стали совершенно седыми из-за отсутствия шампуня с хной». «Я практически кончилась».
В середине августа Дункан вернулась в Москву, а в начале сентября она провела цикл прощальных концертов в помещении Камерного театра.
Последнее выступление Айседоры состоялось 28 сентября. Ирма Дункан вспоминала: «Когда мы остались одни, огорченные ее воспоминаниями о прошлом и ее предстоящим отъездом, она призналась мне, что часто думает о самоубийстве. «Если бы я знала, как это сделать, чтобы не было очень больно, я бы не колебалась».
На следующий день, 29 сентября, советские власти организовали специальный, незапланированный ранее спектакль в Большом театре танцевальной студии Айседоры Дункан. На этом представлении присутствовали вожди большевистской партии, приглашены были четыре тысячи пионеров и школьников. И снова у нее возродились надежды, что советское правительство сделает что-нибудь для ее школы. Но все надежды, как и все предыдущие посулы большевиков, оказались несбыточными.
30 сентября, Айседора попрощалась с Ирмой и другими друзьями и взошла на борт самолета, вылетавшего в Кенигсберг. В мае 1922 года она вылетела из Москвы в заграничную поездку вместе с Сергеем Есениным. Теперь же она летела одна, чтобы никогда больше не ступать на русскую землю.
Тем самым закрылась русская глава в жизни Айседоры Дункан. Началась новая эра — эра разочарований и несчастий, когда ее друзья не могли уже протянуть ей руку помощи, эра скитаний с одного места на другое ночлегов в отвратительных грязных студиях и унылых дешевых номерах в отелях, эры, когда она даже время от времени голодала.
Из Берлина она писала Ирме: «Я на грани того, чтобы покончить жизнь самоубийством… Газеты откровенно враждебны и ведут себя по отношению ко мне так, словно я приехала сюда на большевистские деньги заниматься большевистской пропагандой, что является просто грязной шуткой».
Эмигрантская русская газета «Дни», издававшаяся в Берлине, так описывала последнее
«На сегодняшний день танцы Айседоры Дункан напоминают осенние листья, прекрасные в своем увядании, утратившие свои краски, поблескивающие в сумерках, предвещающих ночь, листья, которые навсегда отдалились от их радостной, зеленой юности. Для тех, кто видел ее в те дни, когда она смело открывала новые горизонты, сейчас она только прекрасное напоминание о ее прошлом».
Внешне она не очень изменилась. Ее поразительные руки и «говорящие пальцы» остались прежними. Так же, как ее бурные переходы от радости к отчаянию, от раздавленного раба к ликующей человеческой личности. Даже ее удивительное пластичное тело кажется таким же, каким оно было. Но она больше не завораживает зрителей своими порывами. Ее силы убывают.
— Мне трудно танцевать, — сказала она, когда вечер кончился. — Сердце болит».
Очень горькое описание Айседоры Дункан оставил Джордж Сельдес, увидевший Айседору в Берлине в конце 1924 года:
«Она лежала, большая, с затуманенными глазами, не совсем трезвая, в дешевом номере второразрядного берлинского отеля, из которого она не может выехать, так как у нее нет денег, чтобы заплатить по счету.
— Я вишу на конце веревки, — сказала она. — Я не могу поехать во Францию, чтобы продать там мой дом — французы говорят, что я большевичка, и не дают мне визы. Я готова продать любовные письма, адресованные мне, — это все, что у меня осталось, — у меня их не меньше тысячи.
Она сдвинула свое пухлое тело, завязала кушак на красном, греческого стиля халате, бесформенно свисавшем с ее плеч, сунула ноги в сандалии и открыла секретер. Волосы ее были пепельного цвета, а в ее когда-то прекрасных глазах светился только пьяный блеск».
Закат этой выдающейся женщины и танцовщицы был горек и трагичен. Она, привыкшая за всю свою жизнь к тому, что вокруг нее толпятся мужья, любовники, поклонники, оказалась в полном одиночестве. Более того, она, купавшаяся всегда в деньгах и тратившая их широко и без счета, ступила на грань нищеты. И главное — она жила с ощущением, что о ее огромном таланте все забыли. Наверное, не раз вспоминала она резкие слова Есенина, предрекавшего ей, что ее искусство живо, только пока она может каждый раз доказывать это зрителям, а потом оно умрет вместе с ней.
Впереди ее ждал тяжелый удар — весть о смерти Сергея Есенина. Ее стала посещать мысль о самоубийстве. Она написала Шнейдеру письмо: «Смерть Есенина потрясла меня, но я столько плакала, что часто думаю о том, чтобы последовать его примеру, но только иначе — я пойду в море».
Спустя некоторое время она попыталась в Ницце осуществить этот замысел — зашла далеко в море. Ее спасли.
В парижские газеты она телеграфировала следующее заявление:
«Трагическая смерть Есенина причинила мне глубочайшую боль. У него были молодость, красота, гениальность. Неудовлетворенный всеми этими дарами, его отважный дух искал невозможного. Он уничтожил свое молодое и прекрасное тело, но дух его будет жить в душе русского народа и в душе всех, любящих поэзию. Протестую против легкомысленных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Между Есениным и мной никогда не было ссор, и мы никогда не были разведены. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием».