Женщины вокруг Наполеона
Шрифт:
Значит ли это, что Наполеон был тираном, грубым деспотом по отношению к тем женщинам, которые были близки ему? Видимость говорит против него, и все же мы должны ответить «нет». Он был мужчина, и, однако, несмотря на его взгляды, по которым можно было бы сделать обратный вывод, он все-таки не был лишен впечатлительности. Кроткий голос, нежное слово, слеза могли заставить задрожать в его сердце чувствительную струну, которая выдавала его впечатлительность. «Я ненавижу женщин-интриганок, – писал он 6 ноября 1806 года из Берлина Жозефине, – я привык к добрым и кротким женщинам, и только таких я люблю». И если бы г-жа фон-Гацфельд выступила не с кротостью и скромностью на защиту своего мужа, ей никогда не удалось бы спасти его жизнь.
Если Наполеон иногда и не считался с Жозефиной и не только не скрывал от нее своих любовных приключений, но даже не принимал мер к тому, чтобы она о них не узнала, или если он, как только у него была возлюбленная, становился
Но такой натуре, как Наполеон, была невыносима даже малейшая видимость желания властвовать со стороны женщины. Когда Жозефина, терзаемая ревностью, написала ему полное упреков письмо во время его пребывания в Позене в 1806 году и жаловалась, зачем он не позволяет ей приехать к нему, он ответил ей: «О, вы, женщины! Для вас нет никаких преград! Чего вы хотите, то должно быть непременно предоставлено вам. Но я, я заявляю, что я – последний раб среди всех людей. Мой повелитель не имеет сердца в груди, и этот повелитель зовется: сила обстоятельств».
Да, это был единственный повелитель, которого Наполеон признавал выше себя и под властью которого он, наконец, изнемог. Но любовь, женщины, никогда они не властвовали над ним.
Однажды на острове Св. Елены, в кругу своих товарищей по изгнанию, он сказал наполовину в шутку, наполовину серьезно: «Мы, жители Запада, в сущности совершенно не знаем, что такое женщина. Мы все испортили тем, что слишком хорошо обращаемся с ней. Мы сделали большую ошибку, подняв ее почти на ту же ступень, на которой стоим сами. Жители Востока были куда умнее и проницательнее нас. Они объявили, что женщина – собственность мужчины, и действительно, сама природа создала ее нашей рабой. Только вследствие наших собственных превратных взглядов женщины дерзают утверждать, что они наши повелительницы. Они злоупотребляют своими кое-какими преимуществами, чтобы обольщать нас и господствовать над нами. Если когда-нибудь какая из них действительно вдохновит нас на хорошее, то в противовес существуют сотни, которые заставляют нас делать только глупости».
Однако, высказывая подобные афоризмы, Наполеон был искренен лишь наполовину; он говорил так главным образом для того, чтобы подразнить мадам Монтолон и мадам Бертран.
Некоторые утверждали, что Наполеон был развратный, разнузданный человек. Поддерживать подобное мнение было бы столь же неосновательно, как и несправедливо, и из дальнейшего мы увидим, насколько оно согласуется с истиной.
Несомненно, Наполеон не был лишен ни известных слабостей, ни ошибок. У него были любовницы, он нарушал супружескую верность и заставлял нарушать ее других, он срывал на своем пути немало цветов и потом бросал их с пренебрежением. Где же, однако, существует совершенство на свете? Даже на золотом диске солнца и то есть темные пятна. Он был достаточно велик, чтобы иметь право делать ошибки. Но ошибки и слабости – это все еще далеко от распутства и разнузданности. Уже один склад его характера не мог допустить его до подобных крайностей и был причиной того, что в интимных отношениях с женщинами он вел себя скорее сдержанно, чем вызывающе. Стыдливость он считал высшей добродетелью женщины. «Стыдливость, – говорил он, – для женщины то же, что для мужчины храбрость; я презираю одинаково как труса, так и бесстыдную женщину».
Немыслимо, чтобы человек, высказывающий подобные взгляды, мог быть настолько груб, как его изображали и изображают до сих пор. Хотя в некоторых случаях, как, например, в отношении королевы Луизы в Тильзите, в отношении мадам де-Сталь и мадам де-Шеврез, а также, может быть, в отношении той или иной дамы своего двора он и вел себя далеко не безупречно, но эти исключения никоим образом не составляют правила. Причины этому совершенно иного происхождения. Он не любил женщин, вмешивающихся в политику, не любил женщин типа синего чулка, ни женщин с прошлым или намеревающихся создать себе таковое. «Пускай лучше, – говорил он статскому советнику Редереру, – женщины занимаются рукоделием, чем точат свой язык, особенно если они хотят вмешиваться в политику… Государства гибнут, как только женщины забирают в свои руки общественные дела. Франция была погублена королевой (Марией-Антуанеттой). Что касается меня, то мне достаточно, чтобы моя жена захотела чего-нибудь, чтобы я сделал как раз наоборот». Так же
Поэтому-то ни королева Луиза, которая со своей ангельски чистой красотой казалась ему весьма привлекательной, ни умная мадам де-Сталь ничего не могли добиться от него.
Нам хочется быть справедливыми к французскому императору. Ему, который беспрестанно был занят все новыми и новыми планами, которого часами серьезная работа держала в его рабочем кабинете, необъятный гений которого рождал все новые, все более поразительные проекты и приводил их в исполнение, ему оставалось слишком мало времени заниматься женщиной и ее особенностями. Короткое время его юности, которое он употреблял, так сказать, на теоретическое изучение женщины, было слишком недостаточно, чтобы сделать его знатоком в этой области. А на практике он ничего не мог изучить, так как он не был соблазнителем женщин. Для этого тоже нужен досуг, а его у Наполеона не было никогда, даже в бытность его лейтенантом. Работа была его стихия. Ему некогда было ознакомиться с вкрадчивым языком обольщения, со всеми тонкостями и изяществом обширного эротического словаря, со всем тем, чего ищет и чего требует женщина в любви. Вот почему у Наполеона, в сущности, никогда не было настоящей возлюбленной.
Если же у него иногда оставалось свободное время, которое он мог уделить женщине, то он долго не раздумывал, а шел прямо к цели, без обиняков и без сентиментальных прелюдий. Работа, слава – вот что было прежде всего. Оттого-то он однажды в Италии прогнал среди ночи шестнадцатилетнюю девушку, – «прелестную, как день», по словам Шатобриана, – как выбрасывают в окно нежный цветок, потому что, может быть, он занимает слишком много места на рабочем столе. Отсюда и его пренебрежение к тому чувству, которое делает, что сердцу становится тесно в груди. Отсюда та безжалостность, с которой он однажды заставил актрису Дюшенуа почти окоченеть в холодной спальне, ожидая его, и которую он тотчас же услал домой, потому что она рискнула напомнить ему о том, что ей холодно. Отсюда, может быть, и та нечуткость, с которой он не скрывал от Жозефины своих измен. Он сам рассказывал ей о своих приключениях и не терпел, чтобы она жаловалась. «Если мужчина изменяет, – говорил он, – то он может сознаться в этом без раскаяния; его измена не оставит на нем после себя ни малейшего следа. Женщина хоть сначала и посердится, но потом всегда простит; часто она при этом даже выигрывает. Не то бывает при измене женщины. Поможет ли чему-нибудь то, что она сознается в своей ошибке, не раскаиваясь в ней? Кто может поручиться, что ее поступок не оставил после себя следа? Беды тогда ничем нельзя поправить, и поэтому она не должна и не может делать того же самого, что делает мужчина. Впрочем, в этом различии между мужчиной и женщиной нет ничего унизительного для последней. Каждый имеет свои свойства и свои обязанности. Свойство женщины – красота, приятность, искусство нравиться; ее обязанности: преданность и верность». Свои же уклонения со стези верности он всегда любил оправдывать лишь словами: «Я не такой человек, как другие, и общепринятые законы морали и благопристойности неприменимы ко мне».
Тем не менее были и такие женщины, которые с особенным удовольствием подчеркивали любезность и галантность Наполеона, как, например, супруга австрийского посланника графа Меттерниха. «Он сделал мне много лестных комплиментов по поводу моей бриллиантовой застежки и моего платья из золотой парчи», – писала она своему мужу после одного из приемов в Тюильри, где она была привлечена к участию в императорской игре. А супруге астронома Лаланда генерал Бонапарт писал из Италии: «Провести ночь с прекрасной женщиной под прекрасным небом, усеянным звездами, представляется мне величайшим счастьем на земле».
Конечно, Наполеон мог быть галантным, но галантность не была основным качеством его натуры. Добродетели и преимущества женщины объединялись для него в понятии матери и хозяйки, все же остальное казалось ему побочным, если не совсем излишним. В этом отношении он был истым корсиканцем. Может быть, эти понятия выросли и укрепились в нем с детства под влиянием примера его собственной матери. «Петиция в течение двадцати одного года супружеской жизни родила своему мужу тринадцать детей, и тем восьми, которые остались в живых, она всегда была чудной матерью. С какой гордостью, с каким детским обожанием говорил пленный император об этой матери! «Она умела наказать и наградить, – говорил он, – она искореняла в нас все низменные чувства, потому что она питала к ним истинное отвращение. Только великое, только возвышенное допускала она к своим детям»… И не дал ли также покоритель Италии свой знаменитый ответ мадам де-Сталь на ее вопрос, кого он считает первой женщиной во Франции: «Ту, которая больше всех народила детей своему мужу, мадам». Только тогда он начинал ценить и уважать женщину, когда она делалась матерью.