Женщины, восставшие и побежденные
Шрифт:
Адмирал Джон Гренгмут, командир крейсера „King Adalbert“».
Другой приказ адмирала сообщал об окончании выгрузки изгнанниц и разрешал всем судам возвращаться в те порты, к которым они приписаны, или взять курс по любому направлению, по усмотрению своих командиров.
Седельников решил переждать ночь и на заре сняться с якоря. Он отдал все распоряжения вахтенному начальнику и перед отходом приказал разбудить себя.
VI.
Когда «Океан», описывая большую дугу, повертывался кормой к острову Гарвея, Седельников в последний раз осматривал неприветливый берег в сильный морской бинокль.
На берегу на высокой скале был поставлен столб с большой вывеской, написанной на английском языке:
— Остров Гарвея — место ссылки суфражисток всех народов мира.
Илья Максимович приказал в знак прощания трижды опустить марсовый флаг. Ему ответили тем же остающиеся еще на рейде суда, но не за ними наблюдал командир «Океана».
Он искал сигнала с берега.
И почудилось ли ему, или действительно так было, — это утверждать не мог бы и сам Седельников, но ему показалось, что у столба с вывеской появилась человеческая фигура и трижды махнула в сторону моря.
Чувствуя, что он сходит с ума и что отчаяние железными клещами щемит ему сердце, Седельников быстро сбежал в кают-компанию и крикнул дежурному помощнику:
— Полный ход по курсу мыс Доброй Надежды.
Повернувшись к буфетчику, он приказал, падая на диван и закрывая лицо руками:
— Пить!
Два дня и две ночи, не переставая, пил Седельников.
Офицеры не решались входить в кают-компанию и, наконец, призвали доктора и посоветовали ему попытаться уговорить Седельникова лечь спать.
С большой нерешительностью доктор вошел в кают-компанию и, будто ничего особенного не случилось, сказал:
— Ты бы, Илья Максимович, соснул у себя в каюте! Вредно ведь пить и не спать…
Командир медленно обвел комнату мрачным, отяжелевшим взором и уставился на доктора.
— Совесть мучает!.. — сказал он хриплым голосом. — Спать нельзя!..
— При чем тут совесть? — начал было доктор. — Сделал, что было приказано, и только!..
Седельников встал на ноги с такой легкостью, словно ничего в рот не брал, и одним прыжком был возле доктора.
Он опустил ему руки на шею.
— A-а, так? — прошипел он. — Так? Хорошо же! Слушай! У тебя в госпитале лежит кочегар Маринчук. Ты знаешь, что его обожгло паром и что он умрет?
— Да, он почти уже кончается! — ничего не понимая еще, ответил доктор.
— Ну так вот, слушай! — продолжал командир и сильнее нажал шею доктора. — Я, — командир твоего корабля, приказываю тебе, судовому врачу, немедленно умертвить морфием напрасно страдающего кочегара Маринчука, который уже кончается. Живо!
— Медицинская этика не
— Так ты думаешь, жалкий лекаришка, — загремел Седельников, ударом ноги опрокидывая стол и отталкивая от себя доктора, — ты думаешь, что твоя медицинская этика выше моей совести? Черти! Висельники! Собаки!
После этого случая командир «Океана» заперся в своей каюте и вовсе не выходил на палубу.
Помощники капитана, механики и врач не знали, что делать с Седельниковым и со дня на день откладывали решение этого сложного вопроса. Неизвестно, сколько времени длилось бы такое положение, если бы не выручил случай.
На параллели Фалькландских островов юго-восточный пассат начался как-то совершенно неожиданно. Океан сразу почернел и прежде, чем по барометру можно было предсказать погоду, — налетел бешеный шквал, подняв волнение, и начал швырять идущий без пассажиров и груза пароход, как легкую шлюпку.
При первых ударах тяжелых волн в правый борт «Океана» Седельников поднял голову, открыл запухшие глаза и насторожился.
Его опытный слух различил шипение пены на гребнях волн и свист ветра. Он выглянул в иллюминатор.
Море было совсем черное, и по нему бежали ослепительно-белые полоски «барашков». По небу, как безумные, мчались облака и то разрывались в отдельные клочки, то сбивались в плотные серые кучи.
Командир надел фуражку, прошелся несколько раз по просторной каюте, расправляя отекшие руки и ноющую грудь, а затем поднялся па палубу.
— Крепи тали, подтрави шкоты! — загремел его голос с привычной властностью. — Боцман, свистеть на аврал!
На капитанском мостике появление командира было встречено с радостью и одновременно с изумлением, так как никто не надеялся, что после такого продолжительного пьянства Илья Максимович будет в состоянии прийти в чувство.
А Седельников, между тем, совершенно спокойно рассматривал у компаса карты и слушал доклад вахтенного начальника.
— Нас отнесло на запад, — сказал Илья Максимович, — и несет по ветру к островам Бувэ. Штурвальные, переложи на другой борт!
— Есть! — откликнулись рулевые от штурвала. — На другой борт!
— Мы склонимся к острову Кергулену и на него возьмем курс. Волной и ветром нас будет по-прежнему сбивать к западу и, таким образом, мы не отклонимся от мыса Доброй Надежды. Занесите наш курс в шканцевый журнал!
Седельников был спокоен. Хмель сразу сошел с него, словно свежий ветер сорвал его, как приставшую к платью соломинку. С каким-то щекочущим чувством радости он смотрел на кипевшую кругом работу. Слушал свистки боцманов, приказания штурманов и улыбался, замечая любопытные взгляды, бросаемые на него командой.