Женская рука
Шрифт:
— Неста Сосен… — начала однажды Ивлин Фезэкерли и замолчала.
— Кто? — спросила миссис Хаггарт без особого интереса.
— Одна моя приятельница, — сказала миссис Фезэкерли, заметив, что меняющийся свет совсем по-иному изваял песчаник.
Скоро эта неделя кончилась. Дамы обменялись адресами, хотя даже миссис Хаггарт подозревала, что они никогда не понадобятся.
Но все равно неделя была на редкость приятная.
— Я получила такое удовольствие, — сказала миссис Хаггарт.
Глядя на мужа Ивлин, она растянула почти бесцветные губы в обольстительной улыбке.
—
Хэролд всегда держался очень прямо, без сомнения, научился в армии. Ивлин этим гордилась.
Фезэкерли по-прежнему путешествовали. В ту зиму они побывали в Кэрнсе. Не сидеть же им было дома, слушая, как поскрипывает шкаф и капает из крана. Они дважды побывали на Барьерном рифе. Им повезло: годы шли, но их организмы, казалось, сработаны навечно. Они летали на Аделейдский фестиваль, но лишь однажды, так как, принимая в мотеле душ, Ивлин сломала ребра. Боль была отчаянная и всего мучительней минуты, когда, придерживая шляпы, чтобы не сорвало встречным ветром, они переходили взлетно-посадочную полосу. Один только раз они отправились в плавание по Тихому океану, это было им не по средствам, да и вообще оказалось ошибкой: их преследовал запах манго, а море все время выплескивало на них из глубин похороненные мысли. Летали они в Новую Зеландию, но, право же, она слишком отстала от века. (На обратном пути заглох один мотор.) В ту зиму, когда у Ивлин особенно разыгрался артрит — руки ее уже изрядно скрючило — и ее напугала перемена, происшедшая в Хэролде, они снялись с места раньше обычного, на этот раз они посетили Мертвое Сердце.
Хэролд всегда укрывал ее пледом.
— Тебе удобно, дорогая, ты уверена? — обычно спрашивал он.
Супруги Фезэкерли все еще наслаждались пенсионным житьем, в автобусах выбирали передние сиденья, чтобы ничто не мешало любоваться видом, а семейные пары из Кофс-Харбора и Хея, из Вуллонгонга и Пик-Хилла вечно спрашивали друг друга, кто же они такие.
Лишь один-единственный раз, пролетая над неправдоподобной красотой деревьев, что хлестали ветвями, Хэролд Фезэкерли вновь почувствовал себя крепконогим путником, широко шагающим по земному шару, и на миг возвратился к былому естественному для него одиночеству и вспомнил лица тех, по ком тосковал, тех, кого так никогда и не коснулся.
Но тотчас поспешил спросить:
— Тебе удобно, милая, ты уверена?
И пока они ездили по своим туристским маршрутам, им так привычна стала смена цветных кадров, что можно было надеяться, их уже не испугает конец — быстрый промельк пустой прозрачной пленки.
Рассказы
— Э-эй!
Он крикнул из дому, но она так и не перестала колоть дрова во дворе. Взмахивала правой рукой, все еще сильной, мускулистой, хотя тело у нее уже начинало рыхлеть. Правая взмахивала, а левая висела свободно. Удары приходились слева, справа. С топором она управлялась ловко.
Потому что как же иначе? Нельзя ведь все валить на мужчину.
— Эй, ты! — Это Уолт Уэлли снова окликнул ее из комнат.
Потом
— Опять разыгрываешь из себя черт-те кого? — сказал он, оттягивая посвободнее майку в проймах. Посвободнее — на этом был основан весь уклад жизни у них в доме.
— Да ты что? — возмутилась она. — Ты за кого меня принимаешь? За дубину стоеросовую?
Глаза у нее были сверкающей голубизны, кожа как смуглая кожура персика. Но когда она улыбалась, дело было хуже — раздвигаясь, губы обнажали слюнявые десны и пеньки темных, гнилых зубов.
— Женщины любят, когда их именуют, — сказала она.
Никто никогда не слыхал, чтобы Уолт называл жену по имени. Никто никогда не слыхал, как зовут эту женщину, хотя ее имя значилось в списках избирателей. А звали ее вот как — Исба.
— Когда что их минует? — спросил Уолт. — А знаешь? Завелась у меня одна мыслишка в уме.
Его жена встряхнула головой. Волосы у нее были своего естественного цвета — вернее, выгорели на солнце. Все ее ребятишки унаследовали материнскую масть, и когда они, золотисто-смуглые, стояли кучкой, откидывая со лба свои непослушные вихры, их можно было принять за чалых лошадок.
— Ну, какая там еще мыслишка? — спросила она, потому что ей надоело стоять, ничего не делая.
— Возьмем-ка парочку холодных бутылок и уедем на все утро на свалку.
— Застарелая она, твоя мыслишка, — проворчала его жена.
— А вот и нет! На свалку, да не на нашу. В Сарсапарилле мы с самого рождества не были.
Она пересекла двор, ворча что-то всю дорогу, и вошла в дом. Навстречу ей, из-за дощатой обшивки, ударил запах стока вперемешку с вонью давленого богабри и гнилой груши. Может, потому, что Уэлли торговали старьем, их жилье, того и гляди, тоже готово было развалиться.
Уолт Уэлли прочесывал свалки. Правда, кроме него, тем же занимались и другие ловкачи. Но если говорить о том, что может пригодиться человеку, так более верного глаза на такие вещи ни у кого не было: использованные батареи и скрипучие кровати, коврик, на котором пятен сразу и не заметишь, проволока и еще раз проволока, настольные и стенные часы, только и дожидающиеся мига, когда их снова пустят догонять время. Задний двор у семейства Уэлли был завален предметами и коммерческого, и вполне загадочного назначения. А лучше всего там был ржавый котел, в котором близнецы устроили себе домик для игр.
— А как насчет того самого? — Уолт толкнул жену.
Она чуть не ступила в дыру в прогнившем полу кухни.
— Насчет чего того самого?
Полудогадка вызвала у нее полусмешок. Потому что Уолт умел играть на ее слабости.
— Насчет того, чтобы поваляться.
И тут опять началась воркотня. Волоча ноги по дому, она почувствовала, что одежда раздражает ей кожу. Лучи солнца падали своей желтизной на серые вороха незастеленных постелей, превращали в золото хлопья пыли по углам комнат. Что-то угнетало ее, какой-то груз давил ей на грудь всей своей тяжестью.