Женская рука
Шрифт:
Воображение — превыше всего он ценил в себе эту способность, но не умел раскрыть ее в полной мере, и друзья лишь смутно догадывались о ней. По дороге в Колоньи на встречу с Филиппидесом Маллиакас играл этим своим тайным сокровищем. Трясясь в автобусе среди пышущих здоровьем пассажиров, он с сожалением заметил, что каждый швейцарец, похоже, достиг душевного равновесия, тогда как он — грек — мог противопоставить этому лишь свою скрытую от посторонних глаз духовную жизнь и некоторую мягкую утонченность. Досада отозвалась горечью во рту, когда он, коснувшись рукой подбородка, обнаружил, что забыл побриться. Должно
К тому времени как его высадили на нужной улице, Маллиакас был уже на пределе,как когда-то говорила его английская гувернантка. Вспомнив, что Эллисон называл Филиппидеса не только крепким восьмидесятилетним стариком,но и благородным старым джентльменом,он вновь поддался тяжким сомнениям и замедлил шаг. Утром прошел дождь, и лужи на дороге еще не высохли. Над зелеными верхушками деревьев по-летнему кучно висели облака. Маллиакас чихнул. Пути назад не было. Его итальянские туфли забрызгались грязью, пока он шел к дому, где жил Филиппидес — все еще, как видно, в достатке, хотя Эллисон и говорил, что дела старика пошатнулись.
Подъезд этого большого, но скромного на вид дома был выдержан в разумных пропорциях швейцарской архитектуры; в дверях появилась типично швейцарская горничная и сообщила гостю, что мадам Филиппидес позвали к больному. Но можно повидать господина: он в маленькой беседке в конце аллеи. И она тут же повела его по гравиевой дорожке, приветливо болтая о погоде. Маллиакас с довольно угрюмым видом изучал фигуру девушки со спины.
Подойдя к беседке, горничная заговорила громче.
— К вам джентльмен из Греции, которого вы ждали, господин Филиппидес, — почти прокричала она.
В решетчатой беседке из тонких белых дощечек, отодравшихся в нескольких местах, сидел высохший, но очень бодрый старичок.
— Да, — сказал он по-английски, тихим, но уверенным голосом, как говорят глухие, — мы получили вашу записку. А еще, несколько лет назад, письмо от Тилотсона: он предупредил, что вы можете приехать. Эллисон — он вам непременно расскажет — был моим другом во время событий в Смирне [16] , даже еще раньше, в Коньи. Я несколько лет прожил в Коньи. Меня послал туда кузен, совершенно запутав дела коврово-ткацкого концерна. За три года я увеличил число станков с тридцати трех до трехсот двадцати.
16
Город на Ионическом побережье Малой Азии, считавшийся по одной из версий родиной Гомера.
От столь приятных воспоминаний мистер Филиппидес рассмеялся, а гость растерялся, не зная, что делать.
— Чаю хотите? — спросил Филиппидес.
Маллиакас не любил этот напиток, но принял предложение, чтобы чем-то заняться.
— Женевьева, чайник! Тилотсон, бывало, выпивал целый чайник. Да, целый чайник. Когда-то…
Девушка уже спустилась по ступенькам.
— Ах, но вы же не англичанин, — вспомнил Филиппидес и тотчас перешел на греческий.
Он выглядел необычайно бодрым, сидя за садовым столиком: на голове спортивная шапочка, на плечи накинут плед, а сизые костлявые пальцы,
— Жена огорчится, что не застала вас, — Филиппидес помешал чай, и ложечка звякнула о стакан. — Ее позвали к какой-то даме — забыл, к кому именно, — которая угасает, — сказал он, — угасает.
Ничем, видимо, не нарушая ход мысли хозяина, Маллиакас сел. Железные прутья кресла сжали ему бока. В беседке пахло плесенью.
— За ней всегда присылают, — объяснил Филиппидес и неожиданно переменил тему. — Ну а вы, — сказал он обвиняющим тоном, — должны иметь способности к языкам. Как все александрийцы. Мою жену учили языкам. Собрали всех гувернанток Леванта, чтобы дать ей образование. И ее сестрам тоже. В Смирне почти все знали об их успехах. Констанция — верите ли? — научилась выстрелом гасить пламя свечи, стреляя в нее через двор. Из пистолета слоновой кости, что подарил ей дядя.
Маллиакас не выразил своего восхищения таким талантом, но лишь потому, что почувствовал в хозяине достойного уважения рассказчика.
— Летними вечерами, среди гранатовых деревьев, все эти девушки в расшитых платьях ждали, когда их выберут.
Мистер Филиппидес отпил глоток чая и со смаком пожевал свои щегольские усы. Поднявшийся ветерок всколыхнул сырые заросли сада. Маллиакас услышал приближающийся шелест юбок и беспокойно оглянулся, думая, что предстоит знакомство с хозяйкой. Но это была горничная: она поставила на стол чайник и ушла.
— Чай! — вздохнул Филиппидес. — Одно из немногих оставшихся удовольствий. Знаете, все умирают…
Заметив, что хозяин погрузился в себя, и стараясь не мешать ему, гость начал сам наливать чай. Неумело раскалывая сахар, он вдруг увидел, какие у него толстые волосатые пальцы. Из-за девушек в расшитых платьях они стали неуклюжими.
— Дайте срок, и я расскажу вам о моей жене, — доверительно сказал Филиппидес. — Констанция. Страстная, трудная женщина. Но стоит всех страданий, которые были из-за нее пережиты.
Он надтреснуто засмеялся.
— Никто не умел так ненавидеть, как она. Вы бы знали, как она ненавидела их! — воскликнул он, постукивая пальцем по стакану.
— Да? — промычал Маллиакас.
Попивая чай из голубоватой чашки, он будто во сне с радостью поддавался чарам рассказчика, слушал, вдыхая аромат прошлого и всепроникающий запах плесени.
— Да. У вас просто чашка, — заметил Филиппидес. — Потому что это последний оставшийся стакан. Из тех двенадцати, что я купил у русского перед его отъездом из Коньи. А жена взяла с собой на эсминец, в картонной коробке. Я все расскажу, дайте только срок.
— Я весь внимание, — воскликнул Маллиакас, вдруг искренне захотев услышать эту историю до конца.
Он ведь уже понимал, как важно, чтобы все фрагменты воспоминаний заняли свое место в цепи событий, гораздо важнее, чем дождаться возвращения миссис Филиппидес.
— Эх, не всегда нам дается срок. Даже при большом желании, — сказал Филиппидес. — Однажды к нам пришла цыганка. Я уже говорил вам? Это было на Хиосе. После нашего бегства. Цыганка обещала погадать мне, и Констанция пришла в бешенство от того, что не ей пообещали. Старик громко рассмеялся.