Женская собственность. Сборник
Шрифт:
Он ее выделил сразу. Высокая, полногрудая, с узкой талией, ее портила только прическа, замысловато уложенная домиком и политая лаком. Он пригласил ее и за три минуты танца узнал, что ее зовут Лидой и что она учительница английского языка в совхозной средней школе. Она хорошо двигалась, но, когда он прижал ее чуть сильнее, чем это было необходимо при танце, она улыбнулась и сказала:
— Пожалуйста, немного подальше. Мне трудно дышать.
Когда объявили белый танец, она пригласила его.
— Вы не будете возражать, если я решусь проводить вас?
— Не буду, — ответила
— Ты в Москве училась? — спросил он.
— Да, в Мориса Тореза. А ты?
— В Псковском сельскохозяйственном. Заканчиваю на следующий год.
— Я думала, ты старше. Ты такой солидный. Тебе сколько лет?
— Скоро двадцать два.
Сколько лет ей, она не сказала. Он танцевал с ней весь вечер. Когда объявляли белый танец она приглашала его. Он провожал ее после танцев. Они подошли к учительскому дому, длинному строению, похожему на барак. Возле дома на лавочках сидели учительницы средних лет, их мужья за огромным столом играли в домино.
— Пойдем погуляем, — сказала Лида. — Они скоро уберутся спать.
Они прошли по главной и единственной совхозной улице, остальные назывались переулками и тупиками, спустились к реке и, когда стало совсем темно, вернулись к учительскому дому. Стараясь не шуметь, они прошли вдоль длинного коридора, Лида открыла дверь своей комнаты и зажгла свет.
— Есть хочешь? — спросила она.
— Хочу, — ответил он.
Она достала пачку пельменей из холодильника и поставила варить на электрическую плитку.
— Выпить хочешь? — предложила она.
— Хочу.
Она достала бутылку холодной водки, банку соленых огурцов, отрезала ломоть черного хлеба, намазала сливочным маслом, нарезала огурцов. Он разлил водку по граненым рюмкам, какие всегда были у матери.
— За тебя! — сказал он.
— За нас, — поправила она.
А когда выпили, она снова наполнила рюмки. Потом они ели пельмени. Он был сыт, разнежен и потянулся к ней, совсем не стесняясь, трогал ее большие и мягкие груди.
— Я потная после танцев, — сказала она и поставила на плитку кастрюлю с водой.
Она помылась за ширмой и вышла в короткой ночной сорочке.
— Я тебе оставила воды, — сказала она.
Он прошел за ширму, обтерся губкой, смачивая ее в воде, и вышел голым, прикрывая низ живота ладонями.
— Чего ты прикрываешься? — спросила она. — Я хочу посмотреть, если есть на что смотреть.
Он раскрылся.
— Есть! — подтвердила она, подошла к нему и встала на колени. С нею он впервые узнал, что такое оральный секс. Она проделала это нежно и неторопливо. В эту ночь он почти не спал. Он хотел уйти тихо на рассвете, но она проснулась, поджарила ему яичницу с салом, приготовила растворимый кофе, залила его молоком.
В мастерских на него посматривали как-то странно, пряча усмешки.
— Что мне сегодня делать? — спросил он бригадира.
— Теперь ты нам будешь давать задания, — ответил бригадир.
— Это почему же?
— Тебя, наверное, начальником сделают!
— Ладно темнить-то. Что случилось?
— По данным сарафанного радио, ты сегодня ночью уделал племянницу директора совхоза.
— Я кому-то перешел
— Кому-то ты перешел, кто-то тебе перешел.
— На этом и закончим, — он прервал попытку обсуждения.
При следующей встрече она была молчаливой. Наконец не выдержала и спросила:
— Что тебе обо мне рассказывали?
— Ничего.
— Значит, еще расскажут.
— Рассказывают, когда расспрашивают.
— А тебе разве неинтересно расспросить?
— Я могу расспросить тебя.
— А если я скажу не всю правду?
— А я не уверен, что мне нужна вся правда, наверное, и я никогда не расскажу всю правду о себе. Вся правда бывает очень омерзительна.
— Все, что естественно, не может быть омерзительным, — возразила она. — А интересным может быть. Вот мне о тебе все интересно. Какие у тебя были девушки? В кого ты влюбился в первый раз? Кого ты любишь сейчас?
— Сейчас тебя, — ответил он.
— У тебя есть невеста или девушка, на которой ты обещал жениться?
— Девушки, конечно, были, но ни на одной я не обещал жениться.
Он сказал правду, он никому не обещал жениться, вернее, никому не предлагал выйти за него замуж. Наверное, Марина ждала, когда он сделает ей предложение.
В этот вечер Лида была особенно нежной. Он почему-то вспомнил жен деревенских инженеров, толстых и крикливых. Неужели они тоже когда-то были такими же нежными? И не мог этого представить. Жена главного инженера из их деревни была такой толстой, что на нее было невозможно взгромоздиться, инженер, наверное, пристраивался сзади, они и спали на разных кроватях, потому что на тех двуспальных кроватях, которые делались на местных мебельных фабриках, им вдвоем не хватало места.
Он написал письмо Марине о своих первых впечатлениях, естественно ни словом не упомянув о Лиде, и продолжал работать в мастерских, только его перевели в другое отделение, где в основном ремонтировали «Жигули» местных автовладельцев. Делали все жестяные работы, покраску, он занимался регулировкой карбюраторов. У него появились деньги, которых раньше в таком количестве никогда не было. Он купил джинсы, кроссовки и хорошие часы-хронометр, самые дорогие, какие выпускали часовые заводы в Советском Союзе. Говорили, что эти часы сконструировали специально для космонавтов, но они оказались тяжелее, чем их заказывали, а, как известно, в космосе каждый грамм на счету, и поэтому их пустили в свободную продажу. Часы стоили месячной зарплаты инженера.
По субботам он с Лидой ездил в Москву. Она водила его в музеи, рассказывала о художниках, а он представлял, как поведет по залам Третьяковской галереи Марину и будет пересказывать ей то, что услышал от Лиды. Потом они шли в один из московских ресторанов и обедали. За лето он побывал в семи главных московских ресторанах, тогда в Москве были не сотни ресторанов, как сегодня, а не больше трех десятков.
Он знал от Лиды, что до совхозной школы она работала в железнодорожной школе. На окраине Московской области была железнодорожная станция, поселок при ней и, совсем как в деревне, одна школа, одна больница на десять коек и клуб, где по субботам танцевали.