Женская верность
Шрифт:
— Ты чего? Птица ранняя? — в приоткрывшуюся дверь высунулась седая борода.
— Дитё заболело. Врача надо вызвать. Да на работу не опоздать. Сам знаешь, не поздоровится, — и Устинья похлопала себя по бокам, для сугрева.
— Заходи. Всё одно открывать. Счас уж подходить зачнут. Доктора загодя приходят. А регистраторша, женщина одинокая, та и приходит рано и уходит позже некуда.
Только Устинье было не до разговоров.
— Увидев первую входившую женщину, она бросилась к ней: "Дохтур, милая, за ради Христа, ребеночек у меня всю ночь горит. Помоги милая".
— Успокойтесь,
Хлопнула входная дверь.
— Вот и она.
Сторож подтолкнул Устинью к только что вошедшей женщине.
Та расстегнув пальто и скинув на плечи шаль, кивнула: "Говорите".
Устинья продиктовала адрес. Сказала, что с младшей её старшая сестра, но после обеда она постарается сама отпроситься.
— Всё, мамаша, идите, не волнуйтесь, врач придет.
На работе Устинья бросилась к начальнику смены: "Миленький, родименький, отпусти с обеда… Дитё малое грудное горить всё. Оставила со старшей дочерью. Да той самой со второй смены итить. Врача вызвала — може за лекарством в аптеку сбегать. Али больничный выпишет".
Устинья путалась в словах. Сердце болело и гнало домой.
— Отпусти, Семёныч. Я за неё эту смену отработаю. А ты, Устишка, талонами рассчитаешься. Сменщица ещё не ушла с работы. А трое голодных ртов дома заставляли её думать о куске хлеба.
— Чтоб завтра как штык. Сама знаешь, время военное.
Устинья мотнула головой: "Завтрева, завтрева…".
На третьи сутки участковый врач после очередного обхода сказала Устинье, что если в течение следующих суток температура не спадет, то придется ребенка положить в больницу.
Вернувшаяся поздно вечером с работы Татьяна, принесла травяной отвар и наговоренной воды.
— На-ка вот, чайной ложечкой губки ей смачивай. А счас давай умоем.
В жарко натопленной комнате ребенка распеленали. Татьяна, склонившись над малышкой, шептала одной ей ведомые слова заговора, положив руку на лоб ребенка. Окончив, окропила принесенной водицей лоб, ручки и ножки девочки. Казалось, ребенку стало легче. Она успокоилась и вроде задремала. Татьяна надвинула ещё ниже свой платок и взглядом показала Елене — выйди.
— Устишка, пошла я, нужно — так стукнешь.
— Ты-то куды? — Елена стояла у дверей, собираясь выйти.
— На двор я, мам. Уж заодно с теткой Таней.
На крыльце остановились.
— Не жилец она. Ты, Елена, присматривай. Если бы моё лечение ей не помогло, то перемогла бы она болезь. А она стихла. Мало ей осталось. Но всё в руках божьих. Мать не пугай. Виду не оказывай. Может, бог даст, я ошиблась.
И Татьяна как-то ссутулившись, что совсем не было похоже на неё, пошла вокруг барака.
Елена ещё немного постояла, чтоб успокоиться, и пошла назад.
Впервые за последние несколько дней ночь прошла спокойно. Ребенок дремал в забытьи. Устинья тоже прикорнула рядом. Илья был на работе. Надежда тоже работала.
Утром, ещё затемно, Устинья встала.
— Ты тут приглядывай, а я схожу водицы принесу, да дров нарублю. Надо печь подтопить. А то кабы не охолонула наша девка.
Елена молча кивнула и стала расчесывать волосы. Устинья, накинув
— Может, тётка Таня ошиблась. Сама сказала, всё в руках божьих. Поспит, проснётся, да пойдёт на поправку, — придерживая дыхание, чтоб не потревожить сестренку, Елена склонилась над ней. Капельки пота на детском личике высохли. И даже жар на щеках поблек. Дыхание перестало быть прерывистым. Казалось, болезнь отступает. Тихонько скрипнула дверь. Устинья принесла два ведра воды. Елена приложила палец к губам. Мол, всё в порядке, тише, спит. Устинья кивнула и жестом показала, что пошла рубить дрова. Дверь чуть слышно скрипнула закрываясь. Елена сидела рядом с сестрой. И отчего-то ей стало так тревожно, что она вскочила с кровати, кинулась к двери, позвать мать, но остановилась и вернулась к сестре. Детские щёчки уже не горели. Елена прикоснулась к маленькой ручке — та была теплой и безвольной. Дыхание девочки стало чуть заметным. Елена, которая и сама не знала, верит в бога или нет, кинулась к образам. Все молитвы, которым учили её с детства, вылетели из головы.
— Господи, спаси мою сестру, Господи, Господи…
Елена вернулась к девочке. Щечки ребенка бледнели на глазах. Ребёнок умер. Елена, сжав на груди руки, сползла с края кровати на пол и раскачивалась, стоя на коленях, всё ещё не в силах поверить в случившееся. В длинном барачном коридоре послышались шаги. Устинья возвращалась с дровами. Переступив порог, тихо, стараясь не шуметь опустила дрова у печи. Повернулась к Елене: "Щё?". Медленно сделала несколько шагов отделявших её от кровати, где лежала дочка. Наклонилась над ребенком. Поняла всё сразу. Но что-то внутри не хотело верить: "Жар спал, уснула…". Устинья метнулась назад к печи, припала холодными руками к горячей кастрюле, чтоб согреть их. Сбросила с себя на пол фуфайку. Вернулась к кровати, бережно развернула бездыханное тельце.
— Матерь божья, дай мне силы перенести то, что не пожелаю самому злому врагу — пережить смерть дитя свово. Господи, Господи…
Устинья, стоя на коленях у кровати толи тихонько выла от боли, толи так молилась за новопреставленную дочь свою. Елена, размазывая слезы по щекам, запеленала сестру, будто опасаясь, что та замерзнет.
— Врач обещалась сегодня после обеда зайти. Может мне сейчас в поликлинику сходить? — Елена посмотрела на мать.
— Ну щёж, иди, — Устинья сидела рядом с ребенком, ещё не в силах осознать случившееся, но предстоящие заботы требовали внимания.
Елена глянула на тикающие на стене ходики. Еще немного и придет Надежда. А там и Илюшка. Нет, уж лучше дождаться их.
Четвертинку бумаги врач выписала не выходя из их комнаты. Передала Елене.
— Печать в регистратуре поставишь. По этой справке место на кладбище выделят. Там сторож. Больничный закрою завтрашним днём. Больше не могу.
День стоял морозный. Снежные сугробы искрились и переливались блестящими искорками.
Кладбище находилось на горе, которую местные называли Лысой. Да и в самом деле, не было на ней ни одного кустика, хотя у подножия летом буйно цвела черемуха.