Женская верность
Шрифт:
Глава 2
АКУЛИНА
В ночной тишине, лежа на пуховой перине, которая помнила её первую ночь с Тимофеем, её на сносях и долгие вдовьи годы, Акулина, закрыв глаза, смотрела кино. Кино длиною в жизнь.
В окно всё так же заглядывали звезды, тихо посапывала уснувшая Устинья. А Акулина лежала на перине и думала, что это та же перина, на которой они с Тимофеем спали и когда он придет — снова ляжет… Сердце сжалось от боли, на мгновенье замерло и застучало часто-часто. Лежать стало невтерпеж. Она встала, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сестру, открыла скрипучую дверку шифоньера, достала картонную коробку,
В годы, на которые пришлась её молодость, Рязанские деревни хватили горького до слез. Была она в семье последней, самой младшей. От того и хватила всего по полной программе с самого детства. Только этой ночью в далекой от Рязани Сибири она вспоминала не то, как землю стали делить не по едокам, а по душам, обрекая многих на голодную смерть, потому что "душой" считался только мужчина или ребёнок мужского пола. А если в семье рождались дочери, то земли им и вовсе не полагалось. Так как "душ" не было.
Их семье выделили на отца и на брата, а на мать и дочерей — нет. Мол, бабы не обработают землю. Семьям, в которых женщин было много, или вообще не было мужчин, прокормиться стало невозможно. Оставалось одно — в Москву — на заработки. И тут молодое советское государство поступило мудро. Колхозникам паспорта не выдавались. А колхозниками на добровольно-принудительной основе стали все. Тех, кто против, отправили далече, так что уехать из деревни никто не мог. Без документов куда податься? Но какой бы трудной ни была жизнь — она продолжалась.
Подошел срок Акулине готовить себе приданое: вышитую рубаху, вышитую панёву, передник, самотканый пояс, цветастый платок, душегрейку, полотенца из отбеленного льна, вышитые красными и черными нитками по краям и обвязанные кружевами. Всё добро складывали в сундук. Обитый полосками железа в клеточку и раскрашенный в красный и зеленый цвета, сундук издавал мелодичный звон, когда ключ с вензелями отмыкал его.
Весенние работы закончились, но дел хватало и на подворье. На рассвете, с первыми петухами, надо было затопить печь — заварить свинье пойло, напоить корову, выгнать её в стадо, сварить семье прокорм на день — обычно кашу или постные щи, потому что мясо было только осенью, да чуть дольше половины зимы — на большее забитой по осени скотины не хватало. Натаскать воды для полива огорода и других хозяйственных нужд. Воду таскали на коромысле с реки, своего колодца не было. И только когда вечерние сумерки спускались на деревню и вернувшееся стадо разбредалось по стойлам, когда струи молока переставали бить в подойник, а куры утихомиривались на насесте — парни и девушки направлялись за околицу. Там Акулина и увидела высокого статного красавца — Тимофея. Самые красивые деревенские девушки оказывали ему знаки внимания. Самые завидные семьи были не против такого зятя. Хотя в деревне нет секретов и все знали, что Тимофей — сирота и на руках у него младший брат. Невысокая, тоненькая как тростинка, голубоглазая, с чистой белой кожей и румянцем во всю щеку, с выбивающимися из под платка черными, слегка вьющимися волосами, Акулина только украдкой поглядывала на Тимофея. Лет ей было ещё мало, да и не шла ни в какое сравнение со статными, пышногрудыми девушками, семьи которых жили куда в большем достатке. Деревенская молва уже наметила Тимофею невесту. И Акулина бежала вечерами за околицу с замиранием ожидая, что вот сегодня Тимофей пойдет провожать намеченную деревней избранницу, а там и сватов пошлет. Акулина проклинала тяжелые ведра с водой, которые сызмальства приходилось таскать —
Щёки Акулины горели все сильнее, и теплый летний вечер не мог остудить жар, который светился в её глазах. Сама того не замечая, Акулина всё чаще и дольше смотрела на Тимофея. Помня о том, что лет ей еще мало, она наблюдала со стороны веселье старших подруг, лишь изредка вступая в разговор или подпевая затянутую кем-то песню. А когда все расходились по домам мечтала, что вот дойдут до её ворот, все пойдут дальше, а Тимофей останется рядом с ней. От этих мыслей слегка кружилась голова, и Акулина почти не замечала, что творится рядом.
Сумерки становились всё гуще. Темнота растекалась в ветках яблонь у домов, погружая деревню в ночную дрёму. Летние ночи коротки. Встает деревенский житель с рассветом и работает до заката. И, молодежь, утомленная за день, кто парочкой, кто небольшой компанией, расходилась по домам.
Акулина встала со ствола старой березы, когда-то поваленной ветром, отряхнула подол, проверила не помялся ли пока сидела и, поправив кончики платка на голове, направилась к дому. Пройдя совсем немного, оглянулась, поискала глазами Тимофея. В вечерней темноте виднелись только очертания светлых девичьих нарядов. Голосов почти не было слышно, дневная усталость давала о себе знать, но молодость, всему наперекор, иногда звучала тихим девичьим смехом.
Возле ворот своего дома Акулина остановилась. Девчата и парни, которые еще не разошлись по домам, один за другим исчезали в ночи. Она повернулась к калитке и скорее почувствовала, чем увидела — кто-то стоит в нескольких шагах от неё.
— Не пугайся, это я…
Акулина сама не зная почему, шагнула к дому. И не то чтобы испугалась, а просто мечта, неожиданно превратившаяся в явь, сделала соседний забор, ворота её дома и всё-всё вокруг неправдашным. Ей казалось, что это не она, а кто-то другой на её месте. И виделось и слышалось всё будто бы со стороны.
— Это я, Тимоха, — решив, что она испугалась, не разглядев его в темноте, он шагнул и оказался почти рядом с ней.
Если бы Акулина подняла голову, то, наверное, коснулась бы своим лбом его губ. Она чувствовала его дыхание, как подол, отдуваемый легким ветерком, задевает его сапоги… Молчала секунды, минуты… и через тридцать лет не знает — сколько…
— Ты не думай, я не в обиду и не для насмешки.
Стоять так было невозможно, и Тимофей отошел к воротам. Привалившись к столбу, сунул руки в карманы. Темнота скрывала выражение его лица и глаз. Но голос… Ноги Акулины совсем онемели. Счастье теплой волной накрыло тоненькую фигурку.
— Вставать скоро… — она зачем-то развязала и снова завязала платок.
— Ладно… Не против, если завтра при всех подойду и провожу? — вглядываясь в темень, Тимофей пытался разглядеть её лицо.
Тишину летней ночи нарушали лишь куры, гнездившиеся на насесте.
— Не согласная, значит? — его голос дрогнул.
— Нет, я…я… — от волнения голос у неё пропал, — я киваю…
— Что ж, вставать и мне на заре. Тогда до завтра.
Она кивнула и прошла мимо него в калитку.
Говорят, что Бог любит троицу. Так вот эта ночь была первой из трёх самых счастливых в её жизни. Вторая — ночь перед свадьбой. Ожидание счастья. Заботы родительского дома уже позади, а своих ещё нет. И самое большое счастье — ночь после рождения дочери. Когда после всех дневных волнений и болей они с Тимофеем, положив между собой махонький свёрток, старались затаить дыхание, чтоб не разбудить их доченьку. Как коса из трех прядей, сплелась её жизнь из этих трех ночей. Сплелась и завязалась в тугой узел. Но в тот летний вечер для Акулины всё только начиналось…