Женская война
Шрифт:
– Да, разумеется, он влюблен. Не так ли, Бискарро? – сказала Нанона, радуясь, что герцог соглашается с ее мыслью. – Ну, отвечайте откровенно: не так ли, я угадала правду?
Бискарро вообразил, что настала благоприятная минута подслужиться молодой даме, поддакивая ей. Он улыбнулся, разинув огромный рот, и сказал:
– Действительно, вы, может быть, правы.
Нанона подвинулась на шаг к трактирщику и невольно вздрогнула.
– Не так ли? – сказала она.
– Кажется, сударыня, что именно так. Да, сударыня, вы раскрыли мне глаза.
– Ах, расскажите
– Рассказывайте, – прибавил герцог, разваливаясь в кресле и протягивая ноги.
– Путешественниц не было, – сказал Бискарро.
Нанона вздохнула.
– Останавливался, – продолжал трактирщик, не подозревая, что каждое его слово падало, как свинец, на сердце Наноны, – останавливался только молодой дворянин, белокурый, хорошенький, полный, который не ел, не пил и боялся ехать ночью… Дворянин боялся ехать ночью, – прибавил Бискарро, лукаво покачивая головою, – вы изволите понимать…
– Ха! Ха! Ха! Прекрасно! – закричал герцог.
Нанона отвечала на его хохот скрежетом зубов.
– Продолжайте, – сказала она трактирщику. – Вероятно, дворянчик ждал Каноля?
– Нет, он ждал к ужину высокого господина с усами и даже довольно грубо обошелся с бароном Канолем, когда этот хотел ужинать с ним, но храбрый барон не струсил от такой малости. Он, кажется, отчаянный человек, после отъезда высокого господина, поехавшего направо, он поскакал за маленьким, уехавшим налево.
При этом странном заключении Бискарро, видя веселое лицо герцога, позволил себе начать такой громкий смех, что стекла в окнах задрожали.
Герцог, совершенно успокоенный, верно, поцеловал бы почтенного Бискарро, если бы трактирщик был из дворян. Между тем бледная Нанона с судорожною и холодною улыбкою слушала каждое слово Бискарро с тем страшным вниманием, которое заставляет ревнивых выпить чашу яда до дня.
Наконец она спросила:
– Что заставляет вас думать, что этот дворянин – переодетая женщина, что барон Каноль влюблен в нее и что он поехал в Париж не для одного развлечения, не от одной скуки?
– Что заставляет меня думать? – повторил Бискарро, непременно хотевший передать свое убеждение слушателям. – Позвольте, сейчас скажу.
– Говорите, говорите, любезный друг, – сказал герцог, – вы в самом деле очень забавны.
– Ваша светлость слишком добры, – отвечал Бискарро. – Извольте послушать.
Герцог превратился в слух.
Нанона сжала кулаки.
– Я ничего не подозревал и просто принял белокурого дворянина за мужчину, как вдруг встретил барона Каноля на лестнице. Левою рукою он держал свечу, а правою – перчатку и смотрел, и нюхал ее с любовью.
– Ха! Ха! Ха! Чудо, чудо! – закричал герцог, становившийся все веселее по мере того, как переставал бояться за себя.
– Перчатку! – повторила Нанона, стараясь вспомнить, не оставила ли она подобного залога любви в руках своего друга. – Какая перчатка? Не такая ли?
– Нет, –
– Мужская! Станет барон Каноль с любовью рассматривать мужскую перчатку! Ах, Бискарро, вы сошли с ума!
– Нет, перчатка принадлежала белокурому господину, который не ел, не пил и боялся ехать ночью, премаленькая перчатка, куда едва ли вошла бы ваша ручка, сударыня, хотя ручка у вас крошечная.
Нанона простонала, как будто ей нанесли невидимую рану.
– Надеюсь, – сказала она с чрезвычайным усилием, – что теперь вы довольны, и ваша светлость знает все, что хотел знать.
Стиснув зубы, с дрожащими губами, она указала пальцем на дверь, но изумленный Бискарро, заметив гнев на лице молодой женщины, ничего не понимал и оставался на одном месте, раскрыв глаза и рот.
Он подумал:
«Если отсутствие барона доставляет им такое неудовольствие, то возвращение его покажется счастием. Польщу этому благородному вельможе сладкой надеждой, чтобы у него аппетит был лучше».
Вследствие такого соображения Бискарро принял самый грациозный вид и, ловко выставив правую ногу вперед, сказал:
– Барон уехал, но ежеминутно может воротиться.
Герцог улыбнулся при этом открытии.
– Правда, – сказал он, – точно правда? Может быть, он даже воротился. Подите-ка посмотрите, господин Бискарро, и дайте мне ответ.
– А завтрак-то, – сказала Нанона. – Мне очень хочется есть, я голодна.
– Дело, – отвечал герцог, – я пошлю туда Куртово. Гей, Куртово, ступай в гостиницу господина Бискарро и осведомься, не воротился ли барон де Каноль. Если его там нет, так разузнай и поищи в окрестностях. Мне очень хочется завтракать с ним, ступай!
Куртово ушел, а Бискарро, заметив беспокойное молчание обоих хозяев дома, хотел было опять начать говорить.
– Разве вы не видите, что госпожа моя дает вам знак уйти? – сказала ему Франсинетта.
– Позвольте, позвольте! – вскричал герцог. – Вот и вы, Нанона, теряетесь в свою очередь! А где же завтрак? Мне так же хочется есть, как и вам, меня мучит голод. Подойдите, господин Бискарро, прибавьте вот эти шесть луи к прежним: они даются вам за приятную историю, которую вы нам рассказали.
Потом он приказал историку превратиться в повара. Поспешим сказать, что Бискарро столько же отличился во второй должности, сколько и в первой.
Между тем Нанона обдумала и рассмотрела положение, в которое ее поставило известие почтенного Бискарро. Во-первых, верно ли это известие? А во-вторых, если оно даже верно, не следует ли извинить Каноля? В самом деле, какая жестокая обида ему, храброму дворянину, это несостоявшееся свидание! Какая ему обида – шпионство герцога д’Эпернона и необходимость присутствовать при торжестве соперника! Нанона была так влюблена, что приписывала его бегство припадку ревности и не только извиняла Каноля, но даже жалела о нем; она даже радовалась, что он любит ее так сильно, что решился на маленькое мщение. Но, однако же, надо вырвать зло с корнем, остановить эту любовь в самом ее начале.