Женский день
Шрифт:
Совсем не такие, как те, кто жил в ее городке. Там все двигались не спеша. На работу – не спешили. На базар – тем более. В кинотеатр знакомые билетерши пускали опоздавших – все были друг с другом знакомы. На базаре соседки продавали творог и свеклу. В магазине торговала соседка тетя Оля. В школе преподавала мамина одноклассница Лариса Сергеевна. В больнице работала мамина золовка Катя.
Все здоровались, знали друг о друге все, вместе провожали в армию парней, вместе хоронили, гуляли свадьбы, выручали друг друга. Ссорились, конечно. Скандалили. Кто-то кого-то не любил, говорил гадости, сплетничал. Но это была совсем другая жизнь.
И это раздражало ее больше всего. Вся жизнь человека была так бесстыдно открыта, словно это не личная жизнь, а общественное достояние граждан богом забытого и замшелого городка.
Во дворах на ветру полоскалось белье – ветхое, застиранное и тоже стыдное: простыни, пододеяльники, лифчики и трико.
Женщины бегали в магазин в тапочках и бигуди. Центральная улица, райком, Главный (!) гастроном с пустыми прилавками, кинотеатр «Родина» с порезанными дерматиновыми креслами и запахом прокисшего пива.
В галантерее – лак «Прелесть», от которого волосы встают дыбом, алюминиевые сережки и браслеты и голубые тени для век. Еще вафельные полотенца и хозяйственное мыло, которым и стирали, и мыли детей.
За ВЕЩАМИ ездили в столицу. Везли все, что удавалось достать: туалетную бумагу, польскую помаду, болгарские духи, колбасу, сыр и лимоны.
Тут же сбегались соседи и прямо во дворе все щупали, восхищались и завидовали покупкам.
Как это было противно! «Неандертальцы, – думала Марина. – Просто папуасы какие-то!»
Мужчины крепко пили «с зарплаты» и ежедневно по пиву, как говорили. Женщины некрасиво старели, злобились и проклинали судьбу. Все проживали свою жизнь так уродливо, так пресно, так бедно и стыдно, так бесславно, что почему-то становилось ужасно страшно.
Мама понимала, что Марина уедет. Не возражала – только тихонько плакала. Плакала и переживала – как там, в Москве? Ведь никого! Как пробиваться? На Светку надежды нет – та всегда была стервой.
В общем, провожала дочь со слезами и болью в сердце. А Марина смеялась:
– Мам! Хуже, чем здесь, не будет.
– Где родился, там и сгодился, – причитала и не соглашалась мать.
– Вот уж нет! – жестко сказала Марина. – Здесь я точно не пригожусь.
Было все – и мытье полов в рабочей столовой. И мытье котлов там же – повышение! И фирма «Заря» – уборка квартиры, продукты на дом. И прачечная-химчистка – аппаратчик-пятновыводчик.
Тогда-то и началась страшная экзема – все руки и шея покрылись коростой от химии.
Потом повезло – устроилась в паспортный стол, работа была не бей лежачего, но очень пыльная. Заработав экзему, стала еще и аллергиком – и на пыль тоже. Ушла. Снимала угол у бабушки. Бабушка была невредная и глухая, телевизор включала так, что хоть святых выноси. А Марине все время хотелось спать.
Бабке она и готовила, и стирала, и приносила продукты. И мыла коммунальную квартиру – тоже за бабушку.
Иногда ночью ревела и думала: «Уеду! Все брошу и поеду домой. А что, собственно, бросишь? Что ты нажила, с чем трудно расстаться? Пару сапог? Две кофточки и новые джинсы? Крошечный флакончик французских духов, которые бережешь пуще глаза?»
Дома – мама. Своя кровать, свой стол и свой шкаф. Мамины щи и пирожки с повидлом. Ее причитания и ее любовь. Ее жалость. Которую Марина принимать не готова. Подружки все уже замужем, гуляют с колясками. Мужья пьют пиво, стучат костяшками домино и орут на жен и детей.
А они, жены,
И Марину начинало тошнить. Нет! Никогда! Значит, будем биться дальше! А может быть, повезет?
Да навряд ли… Считается, что повезло Светке. Кино! Да, правда, квартира. Хрусталь, ковры, все такое. И этот, в шляпе, с зефиром. Повезло, ничего не скажешь!
А вот ей, Марине Тобольчиной, повезет. Обязательно, слышите! По-другому не будет!
А спустя три года случайная встреча. Судьба. Судьба в лице девушки Гали. Галя работала в Останкино. Монтажером. Послушав Марину, сказала:
– Дура! Ты совсем не там, где должна быть. Поломойка, подавальщица – смешно! У тебя красота, амбиции и, наконец, мозги. И самое главное – ты так устала от всей этой гадости, что смело пойдешь по трупам. С легкой улыбкой на счастливом лице.
Марина тогда вздрогнула.
– По трупам? Ты что, Галка! По каким еще трупам?
Почти обиделась. А та объяснила – фигура речи. В смысле, ради карьеры ты готова НА ВСЕ. Ну, или на многое. А это уже залог успеха. Ты натерпелась по горло и хочешь НОРМАЛЬНОЙ жизни. И главное тут – желание. Вернее, сила желания.
Почти четыре года Марина была девочкой на побегушках. Потом тихо-тихо, медленно-медленно все стало получаться. С гостевого редактора до редактора настоящего. И наконец, Марина Тобольчина стала ведущей. Это была не просто карьера. Это был ошеломительный, невероятный, почти немыслимый успех.
Правда, было одно «но». Совсем маленькое, не всем заметное «но». Лукьянов. Любовник. Любимый. Гуру. Учитель. Ее всё! Талантливый, умный, отчаянный. Креативный. Жесткий. Муж и отец двух девочек.
Только благодаря ему она стала успешной, известной, небедной. Только благодаря ему у нее появилось имя, деньги и связи. Только благодаря ему ей восхищались, завидовали и ее ненавидели. Боялись. Брали автографы. Открывали все двери. Гордились знакомством.
Маринин босс и любимый. Сволочь, гад, лгун и подлец. Тот, кто «сделал» ее и… сломал как сухую ветку. Царь и бог. Он сделал из нее известную телеведущую. Помог – и как помог! – в карьере. Только… Как женщину он ее уничтожил. Оставив бездетной и одинокой.
Что она обрела и что потеряла? Многое и там и там. Например, себя.
Проклясть или сказать спасибо? Вот с этим загвоздка. Большая проблема с этим.
Их роман начался так давно, что Марине казалось, будто не было и вовсе других мужчин в ее жизни. Он, Лукьянов, затмил всех мужиков вокруг. Немудрено – он был хорош. Хорош во всех смыслах этого слова – умен, образован, смел, остроумен. Красив, строен, высок. Околоостанкинские девицы бегали за ним табуном. Но, казалось, Лукьянов был недоступен. Нет, сплетни, конечно, бродили: то ему приписывали известную дикторшу из новостного отдела – женщину небесной красоты, то молодую монтажершу почти под два метра, то врачиху из медпункта – с лазоревыми глазами и осиной талией. И все-таки это были лишь слухи и домыслы – доказательств не было ни у кого. Его нечеловеческое упорство, амбициозность, тщеславие и честолюбие сделали свое дело: мальчик из нищей семьи, воспитанный одинокой матерью – почтальоном, он поднялся сам, без протекции – с осветителя до продюсера и замдиректора канала.