Женский день

Метлицкая Мария

И чеканным шагом вышла из студии.

Женя встала и подошла к застывшей Стрекаловой.

– Вероника, – сказала она и погладила ту по плечу, – ну, вы же знаете! Телевидение! Все они… без тормозов и морали. А мы с вами сами виноваты – нечего было подписываться! – она улыбнулась. – Или надо было смотаться тогда, перед этим… А не успели!

Вероника кивнула, не поднимая глаз.

– А пойдемте пить кофе? – предложила Женя, – в кафешке на первом этаже отличный капучино! И съедим что-нибудь. Калорийное и запретное. Какой-нибудь

ужасный, жирный торт со сливками – как вариант? Прямые углеводы для восстановления сил!

Вероника кивнула и медленно встала со стула.

– А может быть, все же домой? Очень хочется отсюда удрать!

– Домой, разумеется! После торта – сразу домой. Ну не возвращаться же нам в этот вертеп?

Вероника кивнула, обрадовалась и даже слабо улыбнулась.

Когда они выходили из студии, им вслед раздался визгливый, полный ужаса, крик:

– Вы куда, героини?

Кричала кудрявая.

Женя обернулась и показала язык.

Вероника покраснела и, словно школьница, прыснула.

Они быстрым шагом спустились по лестнице и вошли в кафе. За столиком, развалясь, уже сидела Ольшанская, громко разговаривала по телефону, курила длинную сигарету и, увидев вошедших, приветливо помахала рукой, приглашая их к своему столику.

За столиком напротив сидела Марина Тобольчина и внимательно отслеживала своих новых знакомых.

– Какова гадина? – громко, чтобы та слышала, спросила Ольшанская и кивнула на Тобольчину. – А? Какова? Знала же я, что она сука. Но ведь напела! Напела, гадина! Что праздник, что «все будет светло и нежно»! Ну, не стервоза? – продолжала кипеть актриса. – Нет, я этого так не оставлю. И что повелась, старая дура?

Стрекалова тяжело вздохнула и осторожно, боясь обжечься, совсем по-детски отпила кофе.

– Стерва, конечно, – кивнула Женя, – и, вообще… Все их вранье, подставы. Рейтинг дороже людей. Но виноваты мы сами. Умные, опытные – и повелись. Славы захотели! Мало у нас этой славы… ну, и черт с ней. Лично мы – уходим.

– Сбегаете? – уточнила Ольшанская, чуть прищурив глаза. – Ну, молодцы. Тогда и я с вами. Хотя… – Она задумалась и закурила новую сигарету. – А если… Наступить этой крысе на хвост? Ну, прижучить ее? У меня получится, я умею.

– Пустое, – усомнилась Стрекалова, – там такой опыт! Любого в угол загонят. И потом – опускаться до ее уровня… По-моему, глупо.

– Согласна, – кивнула Женя, – просто уйдем, вот и все. И пошли они к черту с их рейтингами и прайм-таймами.

Ольшанская пожала плечами.

– Ну… раз мнение большинства, то я согласна. Хотя…

Тут они увидели, что Тобольчина направляется к их столику. Женя отвернулась, Вероника старательно крошила пирожное, а Александра, не мигая, смотрела на Тобольчину.

– Можно присесть? – жалобно спросила та. Никто не ответил.

– Будете казнить? – мягко и виновато спросила она.

– Живи! – бросила Ольшанская. – Чести больно много.

Только передача твоя, – тут она усмехнулась, – не выйдет. Или других лохов поищи. А мы – досвидос, дорогая! Вот кофе допьем – и по домам, баиньки.

Тобольчина сморщила жалобную гримасу – вот-вот слезы брызнут из глаз.

– Девочки! – взмолилась она. – Ну я вас просто умоляю. Это редакторы, не я! Честное слово! Да разве ж я? Сама же женщина. Но! Я вас уверяю – все вырежем. Все, что вам не понравилось. Честное слово! Все вырежем и подчистим. Я вам обещаю!

– И будет все «светло и нежно»? – уточнила Женя. – То есть еще нежнее и светлее?

Тобольчина тут же кивнула.

– Ну, у всех же бывают косяки. Не права, признаю. А дальше – все про хозяйство, карьеру. Только про то, какие вы у нас молодцы!

– У себя, – тихо, но твердо поправила Вероника. – Мы у себя молодцы.

Тобольчина кивнула.

– Ну разумеется! Это так, фигура речи.

– Пойдемте, умоляю вас. А то мне такое устроят! При нынешнем кризисе… Просто удавка!

Она так запечалилась, что, казалось, того и гляди заплачет.

– Ага, пожалел волк кобылу! Так мы и поверили – в искреннее раскаяние…

– Ну, девочки! Честное слово! – продолжала канючить Тобольчина. – У нас же такие рейтинги! А еще – в выходной, перед праздниками!

– Лично мне, – твердо сказала Женя, – вот это совсем не надо. Мои тиражи позволяют мне избегать подобных историй. Веронике, я думаю, тоже. Уж ей-то тем более. Серьезный ученый! А вам, Александра? Мне кажется, тоже не нужно. Вас и без этого знают и любят!

– Ну, – нараспев возразила Тобольчина, – поверьте, никому это не повредит. Веронике Юрьевне – точно! Скоро выборы в городскую думу, а она, насколько я знаю, собирается баллотироваться. Разве не так, Вероника?

– Так, – кивнула та, – но для меня не все способы хороши. Вы мне поверьте.

Тобольчина ей не ответила и посмотрела на Ольшанскую.

– А про актрис и говорить не стоит. Верно, Сашенька? Вам-то пиар – просто как воздух. Чем больше, тем лучше. Я говорю правильно?

Ольшанская равнодушно пожала плечами.

– Народной любви мне хватает. Во! – и она провела ладонью по горлу. – А уж денег тем более!

Но спорить как-то раздумала.

– А вы, дорогая Евгения? Ведь хлеб писателя это тиражи? Я правильно понимаю?

– Верно, – усмехнулась Женя, – только… Хлеб бывает разный по вкусу. И по запаху тоже. Не слышали?

– Да у всех он несладкий! – закивала Тобольчина. – Думаете, у меня он душистей?

– Счас пожалеем! – кивнула Ольшанская. – Вот счас пожалеем и прямо заплачем!

– Ладно, – вдруг сказала Стрекалова, – раз обещали… Будет наука. Трем… дурам. Простите. Надо идти! Только с вами, Марина, надо держать ухо востро. Что мы и сделаем.

Все с удивлением уставились на Веронику.

Тобольчина обрадовалась и закивала.