Женский портрет
Шрифт:
– Мне непонятно решение Ральфа, по-моему, это чистейшее безумие, – сказала она. – У меня было куда спокойнее на душе, пока я знала, что он за крепкими стенами Гарденкорта.
– Он был там один, как перст, за этими крепкими стенами; они составляли все его общество.
– К нему приезжали вы, вы приняли в нем такое участие.
– Помилуйте, мне просто нечем себя занять, – сказал лорд Уорбертон.
– Мы слышали, что вы, напротив, заняты очень важными делами, о вас все говорят, что вы важный государственный муж. Ваше имя не сходит со страниц «Таймса», где, кстати сказать, оно не очень-то в чести. Вы, как видно, все такой же неистовый радикал.
– Я совсем не чувствую себя неистовым; теперь все на свете разделяют мои
Как ни хотелось Изабелле расспросить его подробнее о Ральфе, она от этого воздержалась. Завтра она увидит его сама. Она понимала, лорду Уорбертону наскучит в конце концов толковать об одном и том же, и он пожелает коснуться других тем. Она все с большей уверенностью говорила себе, что он выздоровел и более того – говорила без всякой горечи. В ту далекую пору он был для нее воплощением упорства и настойчивости; его приходилось непрерывно останавливать, непрерывно призывать к благоразумию, и, когда он вдруг предстал перед ней, она в первую минуту испугалась, что это грозит ей новыми осложнениями. Но сейчас она успокоилась, она увидела – ему просто хочется быть с ней в добрых отношениях, хочется дать ей понять, что он простил ее и никогда не проявит дурного вкуса, не позволит себе никаких многозначительных намеков. Это не было с его стороны местью; она ни в коей мере не подозревала лорда Уорбертона в желании наказать ее подчеркнутым равнодушием, она слишком высоко его ставила. Просто он решил: ей приятно и радостно знать, что он совсем смирился с судьбой. Смирился, как здоровый и мужественный человек, у которого сердечные раны проходят без нагноения. Как она и предвидела, его вылечило занятие британской политикой. Она с завистью подумала о том, насколько удел мужчин счастливее: они всегда могут погрузиться в целительные воды какой-нибудь деятельности. Лорд Уорбертон, как и следовало ожидать, заговорил о прошлом, но заговорил о нем без всяких недомолвок, заминок и даже пошел так далеко, что, упомянув их последнюю встречу в Риме, сказал: «Славное было время». И еще он сказал, что с большим интересом услышал о ее замужестве и рад познакомиться с мистером Озмондом, – ту их встречу вряд ли можно назвать знакомством. Правда, он не писал ей на протяжении всех этих лет, но извинения просить не стал. Словом, в мыслях у него было лишь одно: они старые друзья, близкие друзья. И совсем уже тоном близкого друга, с улыбкой оглядевшись по сторонам, как человек, которому в числе прочих провинциальных развлечений предложили позабавиться невинной игрой в догадки, лорд Уорбертон после недолгого молчания неожиданно спросил:
– Что ж, полагаю, вы счастливы и все тому подобное?
Изабелла не замедлила рассмеяться в ответ: вопрос показался ей почти что комическим.
– Неужели вы думаете, я сказала бы вам, если бы это было не так?
– Право, не знаю. Впрочем, не вижу, почему бы и нет.
– Зато я вижу. К счастью, однако, я очень счастлива.
– Дом у вас превосходный.
– Да, здесь хорошо. Но это заслуга не моя… а моего мужа.
– Вы хотите сказать, что это он придал всему такой вид?
– До нас здесь было полное запустение.
– У него просто талант.
– У него дар по части убранства и драпировок.
– Сейчас на этом все помешались. Но у вас ведь и у самой есть вкус.
– Я способна любоваться тем, что сделано, но у меня нет никаких собственных идей. Я ничего не могу предложить.
– Значит, вы принимаете то, что предлагают другие?
– Как правило, с большой охотой.
– Теперь буду знать и непременно вам что-нибудь предложу.
– С вашей стороны это будет очень
– Нет, прошу вас, не надо. Я предпочитаю посидеть с вами. Разве что вы представите меня той юной леди в голубом. У нее такое прелестное личико.
– Той, что говорит с румяным молодым человеком? Это дочь моего мужа.
– Он просто счастливец, ваш муж. Какая милая барышня.
– Вы должны с ней познакомиться. – С удовольствием… через несколько минут. Мне приятно смотреть на нее отсюда. – Скоро, однако, он перестал на нее смотреть; его взор снова и снова обращался к миссис Озмонд. – А знаете, я был неправ, Когда сказал, что вы переменились, – продолжал он, несколько секунд Помолчав. – В общем, на мой взгляд, вы все та же.
– И, однако, я убедилась, что замужество все меняет, – подхватила шутливым тоном Изабелла.
– Как правило, это очень сильно сказывается, но на вас нет. А я, как видите, не последовал вашему примеру.
– Меня это удивляет.
– Вам-то это должно быть понятно, миссис Озмонд. А впрочем, я хотел бы жениться, – добавил он уже с большей непринужденностью.
– Что может быть легче, – сказала, поднимаясь с места Изабелла, и вдруг со жгучим, пожалуй, слишком уж неприкрытым раскаянием подумала, кому-кому, но не ей бы это говорить. Оттого, быть может, что лорд Уорбертон угадал раскаяние, он великодушно промолчал и не спросил ее, почему же в таком случае она не облегчила ему задачи.
Эдвар Розьер тем временем пристроился на диване возле чайного столика Пэнси. Сначала он заговорил с ней о пустяках, и она поинтересовалась, что за джентльмен беседует с ее мачехой.
– Он английский лорд, – сказал Розьер. – Это все, что мне о нем известно.
– Наверное, ему надо предложить чаю. Англичане ведь любят чай.
– Да не думайте вы об этом. Я должен сказать вам кое-что очень важное.
– Не говорите так громко, вас могут услышать, – сказала Пэнси.
– Никто ничего не услышит, если вы будете сидеть с таким видом, словно единственная в вашей жизни забота – скоро ли закипит чайник.
– Его только что долили, с прислуги нельзя спускать глаз. – И, чувствуя всю тяжесть ответственности, Пэнси вздохнула.
– Знаете, что заявил мне сейчас ваш отец? Будто вы уже не помните того, что сказали мне неделю назад!
– Конечно, всего, что я говорю, я не помню. Какая же девушка может помнить все? Но то, что я сказала вам, я помню.
– Он говорит, что вы меня забыли.
– Нет, нет, я не забыла вас, – сказала Пэнси, и ее жемчужные зубки блеснули в заученной улыбке.
– Значит, все остается по-прежнему?
– Нет, не совсем. Папа был страшно строг со мной.
– Что он с вами сделал?
– Он спросил меня, что со мной сделали вы, и я все ему рассказала. И тогда он запретил мне выходить за вас замуж.
– А вы не обращайте внимания.
– Нет, нет, это невозможно. Я не могу ослушаться папу.
– Даже ради того, кто любит вас так, как я, и кого вы делали вид, что любите?
Приподняв крышку чайника, в котором заваривался чай, и глядя в сей сосуд, Пэнси обронила шесть слов в его ароматные глубины.
– Я вас люблю все так же.
– Какой мне от этого прок?
– Не знаю, – сказала Пэнси, поднимая свои милые затуманившиеся глаза.
– Этого я от вас не ожидал, – простонал бедный Розьер.
Отослав слугу с чашкой чая, она произнесла после паузы:
– Пожалуйста, больше со мной не говорите.
– Это все, что вы можете сказать мне в утешение?
– Папа не велел мне с вами разговаривать.
. – И вы готовы мной пожертвовать? Нет, это уж чересчур!
– Если бы вы немного подождали! – сказала она еле слышным голосом, в котором нетрудно было, однако, расслышать предательскую дрожь/