Женское сердце
Шрифт:
«Как он изменился! В его прежних письмах было столько нежности!»
Эти листы, покрытые крупным, прямым и благородным почерком графа, она вложила в кожаный портфель с замочком, на котором значился 1881 год. В своем культе к тому, кого справедливо считала одной из выдающихся личностей этой эпохи, она приняла благоговейную привычку никогда не затеривать ни одной записочки, написанной этой дорогой рукой; в начале каждого года она заказывала для этих сокровищ, которыми так дорожила, драгоценный футляр. Сердце ее болезненно сжалось, когда она вспомнила о прошлом, об их чувствах, которые ослабели и как бы угасли, и она задумалась еще глубже, между тем как пальцы ее продолжали расставлять в вазы цветы, присланные из Ниццы генералом де Жард. Генерал путешествовал по берегам Италии, собирая материалы для большой военной работы, мечты всей его жизни. Полуоткрытые и как бы утомленные путешествием розы, бледные нарциссы, золотистые мимозы, красные и белые гвоздики и русские фиалки
«Я уверена, что он начнет меня дразнить вчерашним вечером в опере», — сказала себе молодая женщина, приходя в себя от приятной неожиданности. И на этот раз она почти весело продолжала расставлять цветы по вазам, следя из-за угла за старым красавцем, готовившим ей какой-то сюрприз. Она так хорошо его знала!.. Она знала, что одной из маний этого человека было никогда не идти к цели прямо. Он считал себя обязанным благодаря своему прежнему ремеслу подготовлять слова, как подготовлял свое лицо, подкрашивая волосы один к одному и делая их как бы покрытыми черным лаком, а также подкрашивая свои усы, придавая им оттенок настоящей седины. Случалось, что в начале разговора он говорил какую-нибудь фразу, которая лишь полчаса спустя вызывала за собой другую. На этот раз он выжидал не так долго, и г-жа де Тильер не вполне ошиблась. Он, действительно, пришел говорить с ней о Казале. Он еще не знал, что накануне молодой человек был в числе приглашенных графиней. Протягивая ему одну из широких анемон, которыми так славится юг Франции, Жюльетта сказала:
— Вы не восхищаетесь моими цветами? Наш друг де Жард имел прелестную мысль мне их прислать.
— А скоро ли он вернется? — спросил дипломат. — Не думаете ли вы, что он доберется и до Монте-Карло, чтобы попытать счастья нажить состояние? — продолжал он, не дожидаясь ответа.
— Очень может быть, — сказала Жюльетта.
— Это меня наводит на мысль, — продолжал д'Авансон, ухватившись за этот предлог к разговору с поспешностью, опровергавшей его претензию на тонкость, присущую его профессии, — что вчера на улице Royale я присутствовал при самой крупной игре, какой мне уже давно не приходилось видеть… Вы упрекали меня за мою суровость к Казалю в тот день, когда я его здесь встретил. Но знаете ли, сколько он при мне проиграл от половины двенадцатого до часа? Скажите-ка цифру… Вы не хотите… Хорошо! Три тысячи луи, слышите… Вероятно; он только что вышел из какого-нибудь бара, где он и его друзья имеют привычку отравлять себя алкоголем, так как его неразлучный лорд Герберт Боун в это время спал на одном из кресел клуба, а сам он имел довольно веселый вид… И эти молодые люди еще возмущаются, когда старшие время от времени читают им наставления!..
— Как, — прервала его г-жа де Тильер, — разве Казаль так богат?
— Да, вступая в совершеннолетие, он должен был получить двести пятьдесят тысяч франков дохода, — сказал д'Авансон. — А вот много ли у него осталось денег теперь, это другой вопрос. Он — такой тщеславный мот, так тратится на женщин, ведет такую крупную игру…
Рассказывая Жюльетте этот анекдот, приготовленный в доказательство того, что он не напрасно оклеветал молодого человека, бывший дипломат торжествовал. Он продолжал бранить игру, не подозревая, что рассказ его производил на слушательницу, расставлявшую в эту минуту по комнате маленькие вазы с цветами, совсем другое впечатление, чем он предполагал.
«Итак, — думала она, — простившись со мной в опере, он отправился пить, а потом играть». В этом не было ничего особенного. Разве она не знала, что Казаль, как большинство молодых людей его круга и наклонностей, проводил в клубе большую часть ночи? Почему же вдруг ей стало тяжело от этой мысли? Разве она вообразила, что несколько слов, которыми они обменялись в ложе театра, могли магически преобразить его привычки, не имевшие, впрочем, ничего общего с их разговором? Было ли ее тайным желанием, чтобы разговор этот произвел на него настолько сильное впечатление, чтобы он не захотел профанировать его в тот же вечер?.. Все время, пока д'Авансон сидел у нее, а также остальную часть дня и до поздней ночи включительно она не могла стряхнуть с себя мысль о нем, ее преследовали образы беспорядочной жизни
Таким образом, когда спустя двадцать четыре часа после визита неловкого дипломата и два дня после разговора в опере, Казаль, в свою очередь, появился в маленькой гостиной в стиле Людовика XVI, визит его ожидался с таким нетерпением, о котором он даже не смел мечтать. На этот раз г-жа де Тильер не страдала мигренью и не лежала на кушетке в одном из тех воздушных платьев, которые так кокетливы, что обладательница их может даже забыть о своей головной боли. Одетая в визитное платье, без шляпы, она походила на молодую девушку, с чистым и немного лукавым лицом, добрым и умным, исключительно прелестным в те минуты, когда она бывала спокойна и не боролась с собой. Мысль о том, что она хотела сказать молодому человеку, поглощала ее всю, вызывая румянец на щеках, оживлявший ее тонкое лицо. Когда, после первых банальных фраз, она обратилась к Казалю со следующими словами, взгляд ее голубых глаз был полон такого выражения, которого он у нее не знал.
— Вы хотите, — промолвила она, — чтобы все сказанное про вас я считала напраслиной, а сами проводите целые ночи, играя в клубе… Не отрицайте. У меня есть свои агенты. В субботу, в час ночи вы проиграли более шестидесяти тысяч франков.
— Но в два часа я их отыграл и сверх того выиграл еще тридцать тысяч, — ответил он, смеясь.
— Это еще хуже, — возразила она, стараясь держаться программы, которая только и могла оправдать интимность этого разговора.
И, приняв вид озабоченного друга, она начала читать ему нотацию, которую он, выслушивал с притворным, лишь наполовину сердечным сокрушением, — он, подвижный, известный скандалами Казаль, которому двадцать раз в своей жизни случалось выдержать во всех клубах и игорных домах разницу в проигрыше и выигрыше более чем в сто тысяч франков, он, наставник адептов распутной жизни, говоривших его словами и носивших в петлице его цветок!.. Конечно, эти молодые посетители Филиппа, наживавшие себе желудочные болезни, напиваясь cock tails и brandy and soda для того, чтобы привлечь на себя его внимание, были бы крайне удивлены, увидя его сидевшим против прелестной молодой женщины и слушающим ее наставления. Единственная игральная кость, посредством которой они разыгрывали свои вечерние напитки, — «Герберт всегда видит ее двойной», — говорил Казаль, — осталась бы неподвижной от удивления в своем стаканчике. На нравоучения Жюльетты Казаль, этот князь кутежей, отвечал фразами, аналогичными тем, которые так удачно защищали его за обедом на улице Tilsitt. Он говорил о грусти своей неудавшейся жизни, о нравственной усталости, о потребности забыться, — одним словом, о том, о чем в добродетельных водевилях говорят кающиеся шалопаи.
Кстати, не мешает прибавить, что во время этого назидательного разговора он мысленно старался восстановить в памяти ночь с пятницы на субботу, пытаясь догадаться, кто оказал ему такую услугу у г-жи де Тильер. Он вспомнил: выходя из оперы, он был так счастлив ответом Жюльетты, что почувствовал нежность даже к де Кандалю и проводил этого увальня до улицы Tilsitt, после чего пошел в клуб. Кого же он там встретил, кто знал г-жу де Тильер? Ах, черт возьми, д'Авансон! Он стоял среди зрителей, окружавших ломберные столы. Старый красавец поспешил прийти к г-же де Тильер и выдать его. Поступок был из таких, которые менее всего прощаются мужчинами, и они правы. Закон мужского франк-масонства запрещает посвящать женщин в сцены, происходящие в стенах клуба. Мужья и любовники слишком заинтересованы в такой скрытности, чтобы не соблюдать тайну и не заставлять других делать то же. Но Раймонд охотно отдал бы бывшему дипломату половину суммы, которую он выиграл в тот вечер, в награду за то большое одолжение, которое он сделал ему. Не увидел ли он благодаря этому случаю новое доказательство симпатии маркизы, а также какую чудную программу действий давала ему эта женская проповедь! Достаточно было покорно выслушать ее, чтобы получить право сказать при прощании:
— Ах, если бы я мог говорить так ежедневно хоть один только час, я охотно дал бы слово не играть по крайней мере целый год.
— Дайте его все-таки, — с кокетливой грацией сказала г-жа де Тильер.
— Вы этого хотите? — возразил он таким серьезным тоном, что молодая женщина сразу почувствовала, как неосторожно стала на путь фамильярности. Отступать было уже поздно, а потому она шутливо продолжала:
— О, целый год было бы слишком большим требованием! Если бы вы начали хотя с трех месяцев?