Жены грозного царя
Шрифт:
– Показалось тебе, Борис Федорович, – сказал он, нарочно величая молодого Годунова по отчеству, чтобы подольститься к этому востроухому молодцу. Авось умаслится и забудет про стук. Решит, что в самом деле ему почудилось… А тем временем незваный гость сочтет, что дома никого нет, – и отправится восвояси.
Но стук возобновился – да столь настойчивый, что Бомелий, проглотив досаду, принужден был отправиться отворять – и едва не обмер от облегчения, увидав на черном крылечке ладненькую деву в немецком платье (недавно архиепископ Антоний отменил непременное ношение русской одежды обитателями Болвановки, чтобы немцы не поганили своим чужестранным обликом русского платья),
Годунов исподтишка разглядывал гостью. Его всегда тянуло только к ярким, смуглым, чернооким красавицам, таким, какой была его жена Марья, да и сестрица Аринка подрастала такой же. Светлые глаза и волосы, белая кожа казались ему невзрачными, красота новой царицы не впечатляла и раздражала. Однако эта чужинка [33] из Болвановки невольно привлекла его внимание. Она была не русой и не черноволосой – она была рыжей!
Кожа у нее поразительной белизны, словно девушка только и знала, что умывалась молоком. Гостья была одета во все серое, унылого мышиного цвета, поэтому медная коса и белейшее лицо казались особенно яркими. Точеные черты, брови… странно – брови черные, прямые, может быть, слишком густые и сильные для столь нежного лица, особенно при светлых, рыжих ресницах.
33
Иноземка, чужестранка.
Девушка вскинула потупленные очи, окинув незнакомца мгновенным взглядом, и Годунов даже покачнулся. Первым чувством было изумление: таких светлых, как бы серо-белых, огромных глаз он никогда не видел!
Борис не мог оторвать взора от этой рыженькой. Какая удивительная, странная красота! Да-да, она очень красива, потому что бесподобно правильны и милы черты ее лица, – даже странно, как среди груболицых немок могло народиться такое нежное создание. И голосок чарующий – говоря с Бомелием, деревянные немецкие слова не лает, как все прочие, а словно бы выпевает.
Годунов так увлекся созерцанием, что почувствовал себя обиженным, когда дева снова присела в смешном поклоне и удалилась, более не подняв своих необыкновенных очей.
– Ого, какая! – воскликнул он восхищенно. – Знать, и среди немок красавицы встречаются!
– А девочка эта, кстати сказать, не немка, а русская, – усмехнулся Бомелий.
– Как так? Она ж одета…
– Живет в Немецкой слободе – вот и одета, как принято у немцев. Выросла там. Она служит у трактирщика Иоганна, вернее, у его жены, фрау Марты. Это интересная история. Однажды на Иоганна и Марту, которые вечером навещали какого-то своего русского знакомца, напали на улице. Случайный всадник разогнал грабителей и спас их добро и жизнь. Он был купец, а потому завязал с Иоганном дружбу, иногда получая товар через его посредство. Вскоре этот добрый человек, к сожалению, умер от старых ран, полученных под Казанью, а вслед за ним умерла и его жена, оставив пятилетнее дитя. Родни у них никакой не было, никто из соседей приютить ребенка не захотел. Ее боялись…
– Ну да, понятно, рыжая, – кивнул Борис, отлично знакомый со множеством суеверий, населявших сознание его соотечественников.
– Не только, – добавил Бомелий. – По слухам, мать этой девочки была ведьма и зналась с нечистой силою. Словом, Анхен могла погибнуть, когда б ее не пригрела Марта. Конечно, Анхен выросла на положении прислуги, однако у нее был дом, люди, которые о ней заботились, она не голодала. И оказалась, ты видишь, очень недурна собой, даром что рыжая. Ей теперь
– Небось крещена в вашу веру?
– Само собой, – кивнул Бомелий. – Пастор любит ее: девочка с охотой убирается в кирхе, а когда бежит за продуктами на рынок, обязательно покупает рыбу и для пастора, который чрезвычайно падок на карасей в сметане.
– А приходила-то она зачем? – осторожно полюбопытствовал Годунов, не особенно надеясь на правдивый ответ, однако Бомелий ответил без всякой уклончивости:
– Прибыл обоз с товаром, среди которых доставили выписанные мною из Любека книги, а также кое-какие лекарские приборы. К сожалению, некоторые хрупкие вещи в дороге пострадали, их боятся трогать, чтобы еще больше не разбить. Зовут меня, чтобы занялся этим сам.
Годунов мигом понял намек и засобирался уходить. Бомелий его не удерживал, и вскоре Борис уже ехал к своему дому.
Жена встретила его на пороге, прижалась ласково, повела к столу, рассказывая, мол, все готово в путь. Годунов только сейчас вспомнил, что завтра с самого раннего утра собирался выехать в Александрову слободу. Как ни тошно ему делалось от вида этой Колтовской, он остерегался надолго исчезать с государевых очей, потому что соперник Богдан Бельский маячил пред ними все настойчивее. Годунов уже не раз слышал, что именно Бельского называли новым любимцем, который заслонил и память о Малюте, и тем паче – о Вяземском и Басмановых, «неотходным хранителем» государевым называли. Конечно, Бельский кровная, хотя и дальняя родня Малюте, однако Годунов все же зять Скуратова!
Нет – теперь он бывший зять бывшего Скуратова. Эх, не вовремя загинул на стенах эстонской крепости тестюшка, не вовремя осиротил семью. И сразу после его смерти началось это охлаждение царя, сразу на первое место вылез Бельский. Свойственник-то свойственник, но не преминет ножку подставить, чтобы освободить себе дорогу к душе государевой! А может быть, это Колтовская-Колдовская ворожит, отвращает государево сердце от преданного ему Годунова, которого невзлюбила с первого взгляда…
2. Шаги по болоту
Время от встречи с царем до стремительной свадьбы прошло незаметно. Ее учили: как встать, как пройти, как поклониться государю, что говорить, если спросит. По этому учению выходило, что царица – не более чем предмет обстановки царевых покоев. Сунули тебя в угол – и молчи, и пикнуть не смей. Хозяйка ты только среди девиц-боярышень: вон в светлице своей можешь распоряжаться, каким шелком шить тот или иной узор, какие достаканы низать, а в мужском обществе умолкни. Говорили, что Анастасия Романовна и Марья Темрюковна пользовались большой властью, имели влияние на государя, однако Анне в это плохо верилось.
Когда ж на него это влияние приобрести, если видишь его только поздно ночью, при свете ночничка?
Анница постепенно отучилась бояться ночей и с первого взгляда распознавала настроение, с каким государь появлялся в ее опочивальне. Чаще всего приходил он угрюмый, злой, чудилось, ожидал какого-то подвоха, даже забираясь к жене в постель. Наткнувшись на ласково простертые руки, недоверчиво замирал в первое мгновение, а потом бросался к ней, как дитя малое – к матери. Это сравнение пришло однажды в голову и ошеломило чуть не до слез. Анница сразу представила, как он там бродит целыми днями – один, путаясь в своих трудных, кровавых делах, лишь слухи о которых до нее изредка доносились, как ему там страшно и тяжело, а пожалеть-то и некому! С тех пор она его жалела и украдкой шептала, припадая губами к виску: