Жеребята

Шульчева-Джарман Ольга

– А ты не будешь оправдываться передо мной, - сказал ему Иэ.
– Ты просто расскажешь мне, как все это произошло.

Он взял его за руку и добавил ласково:

– Я слушаю тебя, сынок.

Орел.

...В предрассветной дымке горы вставали, как огромные лодки без парусов перед изумленным взором еще не привыкшего к белогорским рассветам Игъаара. От счастья, переполнявшего его душу, в светлых глазах царевича стояли слезы.

– О, ло-Иэ! Мы говорили весь день и всю ночь до рассвета, и ты устал...

– Вовсе

нет, Игъаар.

– Быть может, тебе не стоит брать на себя труд просить белогорцев снова принять меня? Я бы смог жить один, в хижине, неподалеку от твоей, и молиться Великому Табунщику, Жеребенку Великой Степи, тому, кто повернул вспять Ладью. И ты бы навещал бы меня, и мы преломляли бы хлеб.

– Милое дитя, Игъаар, - отвечал ему Иэ.
– Тебе, в первую очередь, надо самому решиться на то, оставаться или нет в Белых горах.Ты видишь горы - и думаешь, что они прекрасны. О да - он прекрасны, но не только. Они жестоки. Или нет - не жестоки, им просто нет дела до людей. Взирая на них, многие белогорцы решили, что Великий Уснувший воистину спит, и к Нему нет доступа в молитвах. Но горы не сравнить с Жеребенком Великой Степи, с Великим Табунщиком, о Игъаар, дитя мое...

Иэ умолк. Игъаар спросил его:

– Твой ученик, великий жрец Всесветлого, ли-шо-Миоци, тоже был карисутэ?

Иэ не успел дать ему свой печальный ответ. Над краем пропасти показался силуэт высокого белогорца, и Иэ, прижав руку к сердцу, вскричал:

– Аирэи! Ты не погиб! Ты выбрался из водопада, дитя мое, Аирэи!

Но белогорец подошел ближе и голова Иэ, покрытая сединой, как шапкой, поникла.

– Дитя мое, Аирэи...
– прошептал он обреченно. Игъаар даже не смог услышать его слов - лишь угадал их по движению губ Иэ.

– О, странник-эзэт, ло-Иэ, благослови!
– сказал подошедший.

– Мне ли благословлять великого служителя Всесветлого, ли-шо-Йоллэ, предводителя "орлов гор", верных служителей Всесветлого в смутные времена?
– скорбно отвечал Иэ.

– Мы слышали о великом деле, которое совершил твой ученик и воспитанник, ли-шо-Миоци, о ло-Иэ. То, что во имя Всесветлого совершил Миоци, воистину прекрасно и удивительно. Ты, как учитель ли-шо-Миоци, ушедшего в водопад Аир, благослови меня и моих орлов.

– Всесветлый да просветит вас, дети, - просто отвечал Иэ, уже справившись с собой.

– Как я вижу, с тобою спутник?
– спросил Йоллэ и неожиданно нахмурился.
– Да это же опять ты! Как ты смел обмануть ло-Иэ, скрыть от него правду и странствовать с ним в горах, оскверняя их и достоинство благородного эзэта?

– Подожди, ли-шо-Йоллэ, - твердо сказал Иэ.
– Я знаю всю историю этого юноши. И я хочу дать за него слово белогорца. Пусть он останется в горах.

– О, ло-Иэ! Горе тебя состарило! Зачем ты заступаешься за этого фроуэрца?
– воскликнул Йоллэ.

– Ты хочешь сказать, что я выжил из ума, о Йоллэ?
– спросил Иэ, возвысив голос.

Белогорец промолчал в ответ.

Тем

временем на горной тропе появились спутники Йоллэ - молодые шутиики, "орлы Всесветлого".

– Йоллэ, у тебя под началом юноши, - негромко сказал Иэ.
– Как же учишь ты их отличать волю Всесветлого от воли Темноогненного? Как ты объясняешь им, какие дела достойны, а какие недостойны благости Всесветлого?

– Всесветлый отвращается от смертоносного зла, - резко ответил Йоллэ.

– О да!
– печально ответил Иэ.
– Именно поэтому белогорские лучники не пришли на помощь аэольцам при Ли-Тиоэй, когда решалось, будут ли Аэола и Фроуэро кричать "Уурт силен" или будут славить Всесветлого.

Йоллэ хотел что-то сказать, но Иэ не дал ему.

– Белогорцы не пролили крови - зато ууртовцы, победив, пролили ее реки. Реки человеческой крови перед своими алтарями. Я не говорю о крови коней.

– Не упрекай меня в том, что было до меня!
– воскликнул Йоллэ.
– Ты знаешь, для чего я собрал и воспитываю своих орлов.

– Да, я знаю, что твои лучники могут расщепить стрелу в стрелу и не только из священного лука, - кивнул Иэ.
– Я не упрекаю тебя, а хвалю за то, что ты созвал этих мальчиков не только для молитвы. Но и ты не упрекай меня, что я верю в милость Всесветлого.

– Только карисутэ верят, что для убийц есть место в светлых чертогах неба!
– сказал один из совсем молодых спутников Йоллэ с легким фроуэрским акцентом.

Предводитель "орлов гор" гневно обернулся к говорившему, но Иэ опередил его:

– Отчего, о юноша, ты вмешиваешься в наш разговор, еще не изучив до конца древние книги гимнов?

– Вот именно, Рараэ!
– воскликнул Йоллэ.

Молодой белогорец покраснел, как вареный рак.

– Ты заслуживаешь наказания, - продолжил Йоллэ.
– Но какой гимн ты имеешь в виду, о ло-Иэ?

– Не думай, что Великий Уснувший спит воистину, но этим лишь показуется, что найти и ощутить его невозможно. Лишь милостью своей он открывается до пределов, которые проходит Ладья Всесветлого, и тонет она в лучезарной милости и лучезарном свете его, и поворачивает вспять, и одолевает пучину морскую, - пропел Иэ.
– Так написано в первой книге гимнов Всесветлому, и все вы ее читали, - добавил он.

Воцарилось молчание.

– Я думаю так, ли-шо-Йоллэ, - твердо сказал Иэ.
– Нам надо вопросить Всесветлого о судьбе Игъаара. Пусть Всесветлый сам подаст нам знак, как поступить с ним.

– Пусть будет так!
– отвечал облегченно Йоллэ.
– Когда же ты желаешь совершить это?

– Зачем откладывать благое дело? Совершим нашу молитву прямо сейчас, - ответил Иэ.

И белогорцы стали в круг, а в середину встал Иэ, подзывая к себе оробевшего Игъаара.

– Преклони колени к Великому Уснувшему, дитя мое, и будем вместе искать его милости!
– возгласил Иэ, возлагая свою левую руку на голову Игъаара, а правую простирая к сияющему утреннему солнцу.