Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен
Шрифт:
Ушедшая в болезнь, Жермини держалась скованно, отчужденно, неприступно, непроницаемо. Порою она застывала, как бронзовое изваяние. Глядя на нее, мадемуазель пыталась понять, что скрывается в душе ее как бы оцепеневшей служанки: протест ли против жизни, страх ли смерти, какая-нибудь тайна или угрызения совести? Ничто, казалось, уже не волновало больную. Ощущение внешнего мира постепенно притуплялось. Ее тело становилось все бесчувственнее, оно уже не хотело ни облегчения страданий, ни выздоровления. Жермини ни на что не жаловалась, ни от чего не испытывала ни радости, ни удовольствия. Исчезла даже потребность в
Мадемуазель, вернувшись с обеда у какой-нибудь приятельницы, заставала Жермини сидящую без света, в полной темноте. Ссутулившись в кресле, положив ноги на стул, свесив голову, Жермини была так погружена в свои мысли, что часто не слышала стука отворяемой двери. Когда мадемуазель заходила в спальню, ей казалось, что она прервала чудовищное свидание Болезни с Мраком, во время которого Жермини, окутанная ужасом неведомого, пыталась постичь слепую тьму могилы и смерти.
LXIII
Весь октябрь Жермини упрямо отказывалась лечь в постель. Но день ото дня она становилась все слабее, немощнее, беспомощнее. С величайшим трудом, все время держась за перила, она преодолевала этаж, отделявший ее комнату от квартиры мадемуазель. Иной раз она падала на лестнице; слуги подбирали ее и относили наверх. Но и это не останавливало Жермини: на следующий день она собирала то подобие сил, которое утро обычно вливает в больных, и спускалась к хозяйке. Она готовила завтрак, пыталась что-то делать, ходила по квартире, держась за мебель, еле передвигая ноги. Мадемуазель так жалела ее, что силой укладывала в свою постель. Жермини лежала полчаса, час, не разговаривая, не смыкая глаз, неподвижных и подернутых дымкой страдания.
Однажды утром она не пришла. Мадемуазель взобралась на седьмой этаж, свернула в узкий коридор, пропитанный вонью отхожих мест, и дошла до двадцать первой комнаты, где жила Жермини. Служанка сразу стала просить прощения за то, что по ее вине мадемуазель пришлось подняться по лестнице, но она никак не могла спустить ноги с кровати: у нее сильные боли в животе и живот очень раздуло. Она попросила мадемуазель присесть на минуту и, чтобы освободить место, сняла подсвечник со стула, стоявшего у изголовья.
Мадемуазель села и несколько минут разглядывала эту нищенскую комнату для прислуги, одну из тех комнат, где врач принужден класть шляпу на кровать и где едва хватает места, чтобы умереть. Это была мансарда площадью в несколько квадратных футов; печи там не было, в слуховое оконце врывалось дыхание всех времен года: жара — летом, холод — зимой. В том углу, где потолок почти сходился с полом, был свален всякий хлам: старые чемоданы, дорожные мешки, кошелка, железная кроватка, на которой когда-то спала племянница Жермини. Вся обстановка состояла из кровати, стула и хромоногого туалетного столика с треснувшим тазом на нем. Над кроватью висел дагерротип мужчины в рамке, раскрашенной под палисандровое дерево.
Днем пришел врач.
—
Он поднялся к больной.
— Боюсь, — сказал он, снова спустившись к мадемуазель, — что у нее абсцесс в кишечнике, связанный с абсцессом в мочевом пузыре. Это опасно… очень опасно. Скажите ей, чтобы она не делала в постели никаких резких движений, поворачивалась очень осторожно. Она может внезапно умереть в страшных мучениях. Я предложил ей поместить ее в Ларибуазьер, и она сразу согласилась, без всяких возражений. Не знаю только, как она перенесет дорогу. Впрочем, она проявила такую выносливость… в жизни не видел ничего подобного. Завтра утром я пришлю вам направление в больницу.
Когда мадемуазель снова зашла к Жермини, та лежала улыбаясь, повеселев от мысли, что ее увезут из этой комнаты.
— Вот увидите, барышня, — сказала она, — через полтора месяца я буду здорова.
LXIV
Назавтра, в два часа дня, врач принес направление. Жермини хотела ехать немедля. Мадемуазель предложила вызвать носилки из больницы.
— Ох, нет, — запротестовала Жермини. — Мне будет казаться, что я уже умерла.
Она думала в эту минуту о своих долгах: пусть заимодавцы видят ее на улице, — живую, до последней минуты на ногах.
Она встала и с помощью мадемуазель надела нижнюю юбку и платье. Жизнь сразу отхлынула от ее лица, кровь — от щек; казалось, у нее из-под кожи проступила земля. Держась за перила. Жермини спустилась по крутой черной лестнице в квартиру мадемуазель. Ее усадили в столовой, придвинув кресло к самому окну. Ей хотелось самой натянуть чулки: когда неверной, иссохшей рукой с трясущимися пальцами она немного приподняла юбку, худоба ее ног заставила мадемуазель содрогнуться. Новая приходящая служанка укладывала тем временем вещи Жермини, которые она хотела взять с собой: немного белья, стакан, чашку и оловянный обеденный прибор. Когда и это было сделано, Жермини окинула взглядом комнату, словно заключила ее в прощальное объятие, стараясь как можно больше унести в памяти… Потом глаза ее остановились на двери, в которую только что вышла служанка.
— По крайней мере, — сказала она мадемуазель, — я нашла вам честную женщину.
Она поднялась с кресла. Дверь захлопнулась за ней с прощальным стуком. Мадемуазель де Варандейль поддерживала, почти несла ее, пока она спускалась по парадной лестнице с шестого этажа. На каждой площадке Жермини останавливалась и переводила дух. Внизу она тяжело опустилась на стул, принесенный привратником. Толстяк, смеясь, уверял ее, что через полтора месяца она будет здорова. Она кивнула, с трудом выдавив из себя: «Да, да!»
Жермини уселась в фиакр, рядом с мадемуазель. Сидеть было жестко, фиакр все время подпрыгивал на булыжниках мостовой. Подавшись вперед, чтобы смягчить толчки, Жермини уцепилась рукой за дверцу. Глядя на проплывавшие мимо дома, она молчала. Доехали до дверей больницы. Жермини не пожелала, чтобы ее вынесли на руках.
— Вы сможете добраться туда? — спросил ее привратник, указывая на приемный покой, до которого было шагов двадцать. Она кивнула и пошла, — покойница, двигавшаяся только потому, что хотела двигаться.