Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен
Шрифт:
— А когда, доктор…
— А! Вы, верно, хотите спросить, мой бедный друг, когда он сможет взяться за работу?.. Если бы дело ограничивалось переломом левой ноги, а ведь у него еще два перелома в правой — и переломы серьезные, затрагивающие суставы. Впрочем, конечно, — добавил он, видя, как опечалилось лицо Джанни, — он будет ходить и без костылей, но что касается… Впрочем, природа иной раз творит чудеса! Ну-с, хотите еще что-нибудь спросить?
— Нет, — промолвил Джанни.
LXXIII
Опиум, содержавшийся в успокоительной микстуре, которую давали Нелло на ночь, наполнял его лихорадочный, тревожный сон смутными видениями.
Ему снилось однажды, что он в цирке. Это был цирк, и это не был цирк, как случается во сне, когда — странная вещь —
Все это смешивалось, стиралось в меркнувшем свете газа; в цирк врывалась целая тысяча клоунов; на их облегающих черных костюмах белым шелком были вышиты скелеты; в рот у них были засунуты клочки черной бумаги, отчего рты казались беззубыми черными ямами. Уцепившись друг за дружку, они шли вокруг арены, раскачиваясь единым равномерным движением, напоминающим извивы бесконечной змеи. Неожиданно из земли тысячами вырастали маленькие столбики, и на каждом из них торчало по клоуну; они сидели, обхватив руками высоко задранные кверху и разведенные ноги, между которыми высовывались головы, смотревшие на публику неподвижно, словно какие-то набеленные сфинксы.
Снова вспыхивал газ, и вместе со светом на лица зрителей, только что казавшиеся призрачными, вновь возвращалась жизнь, а черные клоуны исчезали.
Тогда начинались прыжки, вольтижировка, скачки усыпанных блестками тел, которые бороздили небо, как падающие звезды, и все приходило в движение; тела казались бескостными, чудовищными; резиновые руки и ноги, словно ленты, сплетались в розетки; великанши залезали в крошечные ящички; разыгрывался кошмар, сотканный из всего невозможного, неосуществимого, что свершает человеческое тело. И в нелепостях сновидений смешивалось, сливалось воедино и то, что Нелло как будто видел где-то, и то, о чем читал ему брат. Ему мерещился индус-жонглер, каким-то чудом сохраняющий равновесие, сидя в розетке гигантского и легкого двусвечного канделябра; современный Геркулес поднимал, взявшись зубами за подножку, полный пассажирами омнибус; античный акробат, ковыляя, прыгал на вздутый, просаленный бурдюк; танцующий слон выделывал воздушные пируэты на протянутой проволоке.
Опять меркнул свет, и черные клоуны на мгновенье вновь появлялись на столбиках.
И представление начиналось сначала. Теперь при освещении, лишающем предметы красок и полном кристаллических льдистых блесток, какими искрятся фигуры и узоры, вырезанные на венецианских зеркалах, являлось как бы искусственное белое солнце, образовавшееся из женских ног, из мужских рук, из детских тел, из лошадиных крупов и слоновых хоботов, — круговорот человеческих и звериных обрубков, мускулов, жил, и стремительность их вращения, постепенно все возрастая, разливала по телу спящего усталость и боль.
LXXIV
— Болит? Тебе опять было плохо ночью? — спросил Джанни, входя к брату.
— Нет, — ответил Нелло, — нет… но у меня был, кажется, чертовский жар… и глупейшие сны снились.
И Нелло рассказал только что виденный сон.
— Да, — продолжал он, — представь… я видел себя как раз на том месте, где сидел, помнишь, в вечер нашего
И Нелло круто оборвал рассказ, а брат его долго стоял опечаленный, не находя слов для ответа.
LXXV
— Но скажите: как вы объясняете замену холщового бочонка деревянным; ведь такого бочонка вообще не было в цирке, и он очутился на арене каким-то чудом.
Так говорил директор цирка; он пришел навестить Нелло и беседовал с Джанни на пороге их дома.
— Ах, да, деревянный бочонок, — молвил Джанни, как бы припоминая, — правда! Этот несчастный бочонок совсем вылетел у меня из головы, с тех пор как… случилась эта беда. Но подождите… В самом деле, ведь она никогда не присутствовала на представлениях, если сама не выступала, а в тот день почему-то была в цирке и стояла на скамейке в проходе… Я как сейчас вижу ее в тот момент, когда нес брата… она словно ждала… И притом этот незнакомец, который в последнюю минуту хотел передать мне письмо… я его так и не нашел.
— Вы тоже подозреваете Томпкинс, — как Тиффани, как все, как я сам… А что думает ваш брат?
— Да что ж он может думать? Все это произошло так молниеносно, что он помнит только, как падал на арену… Он не знает, ударился ли о деревянный бочонок или обо что другое… Мальчуган думает, что у него просто не удался трюк, как это случается, — вот и все… и, сами понимаете, не мне…
— Да, это вполне возможно, — продолжал директор, развивая собственную мысль и не слушая Джанни, — вполне возможно… Тем более что негодяя, который устанавливал бочонок, приняли на конюшню по рекомендации Томпкинс. И о нем нельзя с уверенностью сказать, был ли он действительно пьяницей или только прикидывался… Я пробовал развязать ему язык, но мне это так и не удалось. Он не возразил ни слова, когда его рассчитали, но выражение на его скотской морде было подлейшее. Да, с американки станет отпустить крупную сумму ради такой мерзкой каверзы… Словом, дорогой мой, я сделал все, что мог… я просил произвести расследование… Вы знаете, что она на другой же день уехала из Парижа?
— Оставьте эту злобную гадину! Если несчастье и случилось из-за нее… все что бы вы ни предприняли, не вернет брату ног, — сказал Джанни, махнув рукой с таким отчаянием, в котором уже не оставалось места для гнева.
LXXVI
Острая боль в сломанных ногах стала переходить у Нелло в смутное недомогание; он чувствовал, как по ногам его бегают мурашки — это сказывался процесс окончательной спайки костей. У больного появился аппетит, он стал хорошо спать по ночам, и вместе со здоровьем к нему возвращалась веселость — спокойная и вся проникнутая радостью исцеления. Доктор снял лубки, наложил на правую ногу крахмальную повязку и назначил день, когда больной сможет встать и попробовать ходить по комнате на костылях.
LXXVII
Долгожданный день настал: Нелло позволили наконец подняться с постели, — он пролежал неподвижно почти два месяца. Джанни заметил, что комнатка их очень уж тесна, а на дворе сияет солнце, и предложил брату перебраться в музыкальный павильон, чтобы там попробовать стать на ноги. Джанни собственноручно вымел помещение, очистил от травы, камней и гравия, чтобы брат не поскользнулся на них. Только после этого он перенес Нелло в павильон, где они прошлым летом давали друг другу такие прелестные концерты. И младший брат начал ходить, а старший шел около него, следуя за ним шаг за шагом, готовясь подхватить его, как только ноги Нелло станут слабеть и подкашиваться.