Жернова. 1918–1953. Книга одиннадцатая. За огненным валом
Шрифт:
Двое других посмотрели друг на друга, пожали плечами.
– Черт его знает! – произнес солдат-коротышка (это был Дудник). – Очень может быть, что и наши. В одном вы правы: надо держать на березовый колок. А там будет видно.
– А если там фрицы? Еще раз попасть в плен – сами знаете.
– А вы не попадайте, – посоветовал Дудник. – К тому же они сейчас в плен не берут: не те времена.
За их спиной, за узкой полосой леса, забухали взрывы снарядов. Все трое оглянулись, подобрались. Пленные тоже с тревогой посмотрели назад.
Дудник первым покинул
Дудник бежал, смещаясь то влево, то вправо – на тот случай, если кто вздумает поймать его на мушку. Он бежал, ни о чем не думая, приметив для себя две березы и молодую елочку между ними. Добежать до этой елочки – других желаний у него не было.
До цели оставалось метров сто, как откуда-то сбоку ударил пулемет, истошно завыли пули – и Дудник сунулся носом в снег, заелозил ногами и локтями, пока не сполз на дно глубокой воронки. А пулемет продолжал стрелять короткими очередями, но пули выли в стороне: значит, стреляли по его товарищам. Дудник снял каску, надел ее на ствол автомата, высунул из воронки, слегка покачал из стороны в сторону. Ничего. Тогда он надел каску на голову и высунулся сам. Из черной щели, прорезающей основание невысокого холмика, лежащего метрах в трехстах справа от них, то и дело пульсировало красноватое пламя. Дот. Дудник прицелился и стал посылать туда короткие очереди из автомата, хотя и знал, что немецкий автомат прицельно может бить лишь на сотню метров. Но если взять с большим превышением…
Когда-то он был хорошим стрелком, и в гражданскую редкая пуля не достигала цели. С тех пор миновала четверть века, ему уже сорок шесть, в руках у него не винтовка, а «шмайсер», мушка прыгает, холмик застилает туманом. Дудник закрыл глаза, давая им отдохнуть, потом снова повел огонь.
Хрипло дыша, в воронку свалился солдат с родинкой по фамилии Мартемьянов. Бывший капитан-связист. Сам вызвался идти с Дудником. Рядом с ним упал немецкий офицер.
– Кудельникова убило, – прохрипел Мартемьянов. Разрывная в бок. Хана Кудельникову. А так хотел жену увидать. Жена у него здесь неподалеку объявилась: в эвакогоспитале служит. Не суждено.
Дудник ничего не ответил и опустился на дно воронки. Глянул на Мартемьянова своими тусклыми глазами. По лицу бывшего капитана была размазана кровь. Руки тоже в крови.
– Ранены? – спросил Дудник.
– Это не моя кровь. Это Кудельникова.
– А второй фриц?
– Убит. Наповал… Что будем делать?
– У нас с вами одна задача: выяснить обстановку, установить связь.
– Ну, по части обстановки – тут все ясно: немцы затыкают дыру и, как только заткнут, навалятся на нас со всех сторон. Красникову надо отходить.
– Насколько я знаю, у него приказ закрепиться и держаться до подхода основных сил.
– Какие силы, подполковник! Вы что, забыли, кто
– Так что вы предлагаете?
– Пойти к Красникову и сказать, что надо отходить, пока капкан не захлопнули окончательно. Именно такова обстановка.
– Вот идите и скажите.
– А вы?
– А я пойду дальше. Если отходить, то надо знать, как это лучше сделать.
– Нет уж, подполковник, до рощи мы с вами пойдем вместе.
Дуднику почудилась в голосе бывшего капитана угроза, будто тот не доверял ему, будто считал, что Дудник или пойдет сдаваться немцам, или забьется в какую-нибудь щель.
– Вместе, так вместе, – не стал он спорить с Мартемьяновым, и велел немцу, с трудом подбирая слова: – Шнель форверст! Ферштеен? – Немец кивнул головой.
Дудник приподнялся на четвереньки, набрал в легкие воздуха и кинулся вон из воронки. Снова забубукал пулемет, разрывные пули, пронзая сырой снег и взрываясь в нем, взметали белые фонтанчики, и вокруг чокало, посвистывало, словно десяток пастухов полосовали воздух ременными кнутами.
Через пару минут Дудник, Мартемьянов и немец, загнанно дыша, хватали ртом снег, распластавшись ничком среди тонких стволов берез, а пули щелкали между ними, срезая ветви и обрывая кору.
– Вот сволочь, – прохрипел Мартемьянов. – Даже удивительно, как это мы умудрились проскочить в атаке мимо этого дота и не заметить его! Если Красникову придется отходить, тут ведь половина роты ляжет.
– Бра-а-атцы-ыы, – послышался чей-то слабый голос.
Дудник и Мартемьянов приподнялись на руках, вытянули шеи: недалеко от них, привалившись спиной к березе, сидел солдат с непокрытой головой. Волосы солдата слиплись от крови, по лицу пролегли кровавые полосы. Когда они подползли к нему, он приоткрыл один глаз и прошептал пепельными губами:
– Братцы! Передайте Красникову… ротному… приказ… отходить… чтобы отходили назад, к окопам… приказ такой… Красникову… ротному… отходить… – бормотал солдат уже в полузабытьи.
– Передадим, браток, передадим, – пообещал Мартемьянов и принялся перевязывать солдату голову индивидуальным пакетом. Потом они вдвоем перетащили его на дно воронки, а на ветку куста, чтобы было приметно, повесили его шапку, которая все равно на голову не налезала.
Мартемьянов, жадно затягиваясь махорочным дымом и испытующе глядя на Дудника, произнес:
– Вот жизнь наша, подполковник! А? Человек перед смертью бога должен поминать, родителей своих, жену, детишек, а он – ротного. Выходит, ротный для него выше бога и всех остальных.
– Вы про товарища Сталина забыли, – произнес Дудник скучным голосом, глядя вверх, на качающиеся в белесой мути тонкие ветви берез.
Мартемьянов, щуря недобрые глаза, несколько секунд рассматривал бесстрастное лицо бывшего подполковника.
– Послушайте, давно хочу у вас спросить… Вы, я слышал, командовали сто первым погранотрядом?