Жернова. 1918–1953. Книга шестая. Большая чистка
Шрифт:
Николай Иванович перевел дух, в глазах его на мгновение исчезла оцепенелость, промелькнули зрячесть и осмысленность. Он читал где-то, что только трусы и нечестные люди, тем более – замышляющие зло, отводят глаза или «бегают» ими, и потому заставлял себя смотреть на Сталина почти не мигая, в то же время не видя от внутреннего напряжения ни лица Хозяина, ни его глаз, а лишь мутное пятно, зато чутко вслушиваясь в едва меняющиеся интонации голоса.
Сталин возился с трубкой, прочищая ее специальной лопаточкой из красного дерева.
Облизав узкие сухие
– Отдельным списком идут журналисты, писатели, артисты и другие представители творческой интеллигенции, в основном так или иначе связанные с НКВД и госбезопасностью. Эти объединены во всякие тайные и явные товарищества и братства типа Одесского, задают тон в своих организациях, часто противопоставляя себя остальной массе творческой интеллигенции. Поскольку репрессиям подвергнутся их кураторы, секретные сотрудники также будут репрессированы.
– Кто составлял списки? – тихо спросил Сталин, продолжая возиться с трубкой.
– Списки составляли мои люди из партконтроля. Со всех взята подписка о неразглашении. Списки составлены в единственном экземпляре, писаны от руки, хранятся в моем личном сейфе.
– У тебя в партконтроле тоже приверженцев Троцкого хватает, – тихо обронил Сталин.
– Своими я займусь потом, когда в них отпадет надобность, товарищ Сталин.
– Подведем итог, – Сталин вышел из-за стола, остановился, повернувшись к Ежову, и Николай Иванович почувствовал, что его будто обдало жаром.
– Сколько приблизительно будет репрессировано по категориям? – спросил Сталин.
– Предполагается три-четыре тысячи руководителей высшего звена, тридцать-сорок тысяч – среднего, сто-сто пятьдесят – низового. Срок – шесть-восемь месяцев.
Сталин не проронил ни звука, двинулся по ковровой дорожке. Он минуты две ходил взад-вперед, останавливался, поднимал вверх голову, морщил лоб. Николай Иванович неподвижно следил за ним одними лишь глазами. Наконец Сталин остановился в трех шагах от него.
– Кстати, в твоих списках есть этот… как его? – изобретатель спецфургона?
– Интендант второго ранга Берг, товарищ Сталин, – подсказал Николай Иванович, и вновь замер, ожидая реакции Сталина. Однако Сталин молчал, внимательно разглядывал трубку на свет. И Ежов отчеканил: – Никак нет, в списки не включен.
– Включи, – произнес Сталин и сунул трубку в карман френча. – И всех, кто с этим фургоном связан, – добавил он и глянул на Николая Ивановича, точно проверяя, насколько тот понял его указание.
– Слушаюсь, товарищ Сталин, – отчеканил Ежов.
– Хорошо, – обронил Сталин тихо. И так же тихо спросил: – Как работает Агранов?
– Пашет день и ночь, – ответил Николай Иванович. В глазах его при этом вспыхнул и тут же погас лукавый огонек. – Он хорошо знает кадры НКВД, особенно московские и украинские, он знает, что от него требуется. Более того, он работает на опережение…
– Что ты можешь сказать о Хрущеве?
– Хрущев, как секретарь МК и МГК, хорошо понимает свою задачу в деле полнейшего очищения партийных
– Защищаешь?
– Никак нет, товарищ Сталин, – вытянулся на стуле Николай Иванович. – Не имею компрометирующих данных.
– Я получил от Евдокимова и Фриновского письмо, в котором они обвиняют твоего Люшкова в огульном подходе к кадровому вопросу в Северо-Кавказском крае, – заметил Сталин и посмотрел на Николая Ивановича долгим взглядом табачных глаз.
Николай Иванович побледнел, но не от долгого взгляда Сталина, а от едва заметно изменившейся интонации голоса, в которой расслышал скрытую угрозу. Однако глаз своих не опустил. И голос его поначалу звучал все так же сдержанно и сухо:
– Они и на декабрьском Пленуме ЦК выступали против Люшкова. Спелись там… круговая порука… полная беспринципность и отход от марксизма-ленинизма-сталинизма, – ронял в тишину кабинета все более жесткие слова Николай Иванович, чувствуя, как вместе со стулом приподнимается над полом от собственной отчаянной смелости. – Они еще раскроют свое подлинное лицо, товарищ Сталин, как только поймут, что тоже находятся на крючке.
«Удивительно, – подумал Сталин, слушая Ежова, – как эти русские наглеют от собственной смелости. Вот евреи – те ведут себя совсем по-другому: значительно тоньше, умея скрывать свои чувства и желания. Но тем они и опасны».
– А что Бухарин? – спросил Сталин, додумав мысль до конца.
– Мой человек докладывает, что в кремлевской квартире не ночует, вечером возвращается на квартиру своей жены. Пишет о современном политическом положении в мировом революционном движении.
– Пусть пишет, – вяло повел рукой Сталин, вернулся за стол, сел в кресло, достал из кармана трубку, положил перед собой и только после этого добавил: – Да. Пусть пишет. Собирай о нем доказательства через других. Не торопись. Посмотрим, как он поведет себя дальше. На всякий случай подготовь Радека и Сокольникова. Бухарин меня сегодня мало волнует. Сегодня меня больше всего интересует настроение в высшем армейском командовании. Что там думают о начавшейся чистке?
– Если судить по высказываниям в широком кругу, то большинство относятся положительно, товарищ Сталин. Но это по высказываниям. В то же время поступают сигналы, что среди высшего комсостава идет брожение. В основном в связи с арестами ближайших гражданских родственников. Докладывают, что Тухачевский произнес такие слова: «Черт его знает, что творится! Ничего не понимаю!»
– Кому он это говорил?
– Уборевичу и Якиру.
– А что Уборевич? – спросил Сталин, и Николай Иванович уловил, к своему изумлению, в голосе Хозяина неподдельное любопытство.